Энергии снова почти не осталось, поэтому, едва рядом оказался кто-то из людей, робот начал вещать:
Послание! Нео собираются взорвать Кремль. Послание! Нео собираются взорвать Кремль!
Вскоре его обступили вооруженные дружинники. Они уже не проявляли былой агрессивности и были готовы слушать.
Тогда серв рассказал свою историю.
Спустя какое-то время (на вычисления опять не хватало мощности) серв наблюдал, как люди готовятся к походу. Один из нихкудрявый, с черной бородой, в блестящих доспехахподошел, присел рядом, очистил видеоокуляры серва от грязи, потом похлопал по крышке и сказал:
Спасибо, дружище. Может, тебе и все равно, ведь ты железка бездушная, но ты спас много жизней, а может, даже и все человечество. Не знаю, кто тебя послал, но и ты, и он, вы настоящие герои.
Серв отключил наконец ассоциативный блок, передающий праздничный фейерверк, и направил высвободившуюся энергию на монитор. Человек с удивлением уставился на него.
Изображение поблекло, дернулось, а затем показало абсолютно лысого мужчину с повязкой из лохмотьев вокруг бедер, как обычно носят осмы. Он наклонился к серву, поднял того на руки, немного постоял, словно в задумчивости, вглядываясь в студенистое марево перед собой, а затем произнес:
Меня зовут Тар. Ячеловек.
Он шагнул в Поле Смерти, внося серва на руках.
Бородач смотревший на это охнул.
Он же Великий Перун он вошел в Поле Смерти! вырвалось у него.
Тар починил меня, проскрипел серв.
Кто он?
Тар был осмом, но чтобы узнать о замыслах нео, стал человеком. А потом Тар дал серву задание: рассказать все людям. Серв выполнил его. Серв выполнил задание
Да, дружище, ты выполнил его. Тымолодец.
Работай сейчас у робота блок ассоциаций, он непременно подобрал бы определение для его состояния, означающее «счастье». Но заряд в аккумуляторах закончился, и серв отключился. Теперь уже навсегда.
Вадим ФилоненкоСолдат последней войны
Почему так тихо вокруг? И куда исчезли все краски и запахи? Серые руины Пепельная земля Даже кровь кажется тускло-серой.
Ее вообще многокрови. Она покрывает изувеченные трупы. Чьи они?
Вглядываюсь изо всех сил, но перед глазами какая-то пелена.
Ага Вон тот, у стены, кажется, Генка. Да, точно. Это он. У него больше нет лицаоно превратилось в мешанину из мяса и сломанных костей. Зато руки все еще сжимают помятую СВД. А снайпер в нашем звене был всего одинГенка Крюков.
Рядом со мной Карл. Он похож на сломанную куклу. Кажется, у него перебит хребет. А где Пашка и Славка? Они погибли чуть раньше Но когда именно?
Пытаюсь вспомнить, но память укутала все та же мутная пелена. Или во всем виновата эта неестественная, ватная тишина? Она давит на грудь и не дает дышать.
Скосив глаза, я вижу, что куртка на моей груди разорвана. Несколько одинаковых отверстий, покрытых серой, словно поседевшей кровью. Отверстия небольшие и ровные. Такие оставляет пулеметная очередь. Похоже, в меня стреляли. Тогда мне должно быть сейчас чертовски больно, но я не чувствую ничего. Ни боли, ни страха. Только гулкая, сжавшая меня в тиски, тишина. Исчезли и звуки, и запахи. Это хорошо. Спокойно. Хочется закрыть глаза и немного поспать
Закрываю глаза. Внезапно в мою умиротворенную реальность врывается человек. Он пытается прорваться сквозь окутавший меня молчаливый кокон. Хлопает по щекам, заставляет открыть глаза и что-то орет, но я не слышу звуков.
Человек делает мне укол в шею, зажимает куском ткани пулевые отверстия на моей груди и снова настойчиво твердит одно и то же. Его слова пробиваются сквозь тишину:
Не отключайся! Слышишь? Не закрывай глаза! Смотри на меня! Смотри! Ты слышишь?
Да
Вот молодец! Говори со мной. Не молчи.
Наверное, начинает действовать укол, потому что на меня внезапно обрушивается боль, а с нею острой волной приходят запахи, краски и звуки. Боль. Она заполняет все тело. Ее много в груди, а еще больше в ногах.
Голени Они в огне! Как будто их облили бензином и подожгли. Пытаюсь крикнуть, но не могунет сил.
Мои страдания вызывают счастливую улыбку на лице неизвестного. Вернее, кажется, я уже видел его, но не могу вспомнить где
Незнакомец радостно подмигивает мне:
Раз чувствуешь боль, значит, еще живой. Ты только не отключайся. Говори. Рассказывай что-нибудь.
Что? говорить трудно.
Мне хочется вернуться назадв тишину. Провалиться еще глубже в забытьё, туда, где нет ни боли, ни этого назойливого незнакомца. Но он не собирается отпускать меня.
Расскажи, как вы с ним, кивок на Карла, подбили робота.
Мы подбили? Не помню
А что помнишь? Говори, не молчи! Не мог же ты абсолютно все забыть!
Он прав. Есть вещи, которые не забудешь никогда.
И я начинаю говорить. Или бредить? Мне вдруг кажется, что никакого незнакомца нет. Я один живой среди мертвых ребят. Хотя живой ли? С такими ранами на груди не живут. Да и ноги С ними явно что-то не то
Наверное, у меня агония. Говорят, перед смертью люди вспоминают свою жизнь. Вот и меня вдруг со страшной силой потянуло на воспоминания
* * *
Город притих в ожидании беды. Дома и улицы, посвежевшие после утреннего дождя, выглядели непривычно пустынными. Тишина давила на уши сильнее звука реактивного двигателя.
Из-за купола древней церкви выглянуло солнышко. А через мгновение рядом с привычным светилом возник еще один яркий шар. Он начал разрастаться, заполняя все вокруг своим неестественно белым сиянием, обволакивая улицы нестерпимым жаром.
Задымилась церковь. Ее купола просели и растеклись расплавленным металлом, словно мороженое, оставленное ребенком на солнце.
Вслед за вспышкой последовал удар. Взрывная волна, подобно своей океанской сестре, побежала по притихшему городу, сметая по пути панельные дома и кирпичные новостройки, как будто это были песчаные замки, построенные малышами на берегу
Этот сон снился мне каждую ночь, хотя, на самом деле, я не видел ядерных взрывов вживую. Во время ракетно-ядерного удара мы с матерью и сестренкой находились далеко от Москвыв бомбоубежище города Ярославль. И все же, стоило голове коснуться подушки, как перед глазами снова и снова вставала оплывающая, как мороженое, церковь
Меня мобилизовали прямо из бомбоубежища. Потери первых месяцев Войны оказались невероятными. Фронту требовались все новые и новые жертвы. Мать ругалась с военкомом, кричала, что мне только что исполнилось шестнадцать. Говорила, что воюет ее муж, мой отец, и она не может отдать фронту еще и меня. К моей тайной радости, это не сработаломобилизации подлежали все юноши, достигшие шестнадцатилетия. Военком, замученный и охрипший от споров с такими вот матерями, молча заполнил бумаги на меня и еще нескольких ребят, после чего забрал нас с собой.
Я очень хорошо запомнил, как дверь бомбоубежища с тихим всхлипом захлопнулась за нашими спинами, отрезая нас от рыдающих матерей и безмятежного детства.
Всех новобранцев собирали на призывном пункте, который оборудовали возле бывшего автовокзала. Везли нас туда на настоящем БТРе.
Впервые после начала Войны покинув бомбоубежище, мы озирались по сторонам с опаской и болезненным любопытством, ожидая увидеть разрушенные в щебень дома и перепаханные воронками улицы. Но город выглядел почти как преждеразве что непривычно притихшим и безлюдным. В отличие от многих других населенных пунктов, Ярославль уцелел во время первых ракетно-ядерных ударов. Ни одна бомба не упала на наш город.
Мы ехали по улицам практически в одиночку. Только пару раз мимо нас пронеслись машины полиции, да пропыхтела колонна военных грузовиков.
На привокзальной площади царило оживление. Кроме заполненного новобранцами автобуса, прямо посреди проезжей части стояли два военно-транспортных вертолета и несколько фур, в которые грузили какие-то ящики.
Военком указал мне на здание вокзала и велел:
Жди там. За тобой придут. Остальные со мной.
А почему мне ждать? Кого?
Военком отмахнулся от моих вопросов, как от надоедливых мух, повторил:
Жди, и повел остальных ребят к автобусу.
Я растерянно посмотрел им вслед и вошел в здание вокзала. Но там было пусто. Основная жизнь кипела снаружи. По площади туда-сюда ходили военные. Один вертолет взлетел. На его место почти сразу приземлился другой со странной символикой на борту: молния на фоне щита. Никогда такого раньше не видел.