Вервр мотнул головой и прижал уши. Отчего малявка всегда знает, к какому решению склоняются мысли? Как угадывает раньше, чем сам он? Ведь это он выбрал идти к тому морю? Он сам? Или его, как глупую лошадь, дёрнули за верёвку и направили?
В затылок ударила боль.
А-ах
Вервр прикусил язык, подавился солёным и замер, напрягшись, как струна. Он только что злился на свою тёмную память, способную сделать слепоту вдвое мрачнее? И вот боль. Настоящая, древняя. Боль вспыхнула и продолжает вламываться в череп боевой стрелой, норовя прорвать пелену забвения.
Держись, приказал вервр, подчиняясь указанию боли и разворачиваясь на восток. Так быстро мы ещё не бегали. Упадёшь, не стану подбирать. Поняла?
Не упаду, не бойся, пообещала Ана, обняла за шею и свела ладони в двойной замок.
Вервр вытряхнул заплечный мешок, быстро отгрёб в сторону лишнее, оставив только флягу, нож и хлеб. Ещё раз принюхался, прислушался к далёкому чужому страху, совсем свежему и невесть с чего всколыхнувшему древнюю боль в его душе. Руки тем временем споро упаковывали ничтожные остатки имущества, проверяли пояс, замок пальцев Аны. Всё готово? Всё надежно?
Держись, ещё раз велел вервр.
Он до сих пор сидел на краю глубокого ущелья, в тени роскошной сосны-одиночки. Ана пожелала низать кольца не абы где, а в красивом месте, и непременно с таким видом, чтоб дух захватывало. Сейчас у неё и правда захватило дух: вервр рушился со скалы, отсылая писк и собирая эхо, чтобы определить путь. Пальцы напружинены когтями, пыльные волосы вмиг обрели глянец, их кончики уже наверняка тлеют багряными искорками азарта.
А-аа! восторженно заверещала Ана.
Эхо сделалось ещё богаче, щедрее вернуло подробности дороги. Вервр рассмеялся, поправил падение коротким толчком о скалу дотянулся до первой ветки, спружинил, превратив себя в стрелу, а дерево в тугой лук. Тело сорвалось с гудящей тетивы, прянуло вперёд и вниз. Удар о новую ветку под нужным углом, отскок и рывок с возросшей скоростью, и снова отскок, и опять
Горная река одно касание о камень на перекате. Прыжок на склон, руки-лапы крошат камень, оставляя отметину в четыре борозды.
Удобная ветка, рывок и опять он мчится по лесу, рыча и улыбаясь. Оставляя позади долгую суматоху встревоженных птиц, шелест опадающих хвойных игл, стук летящей во все стороны смолистой сосновой щепы.
Можно странствовать с привычной людям скоростью. В конце концов, куда ему спешить, если впереди ещё лет пятнадцать до встречи с врагом Улом и завершения данной им казни? Куда спешить? Вот разве за болью прошлого, досадно ускользающей, готовой пропасть. Отсюда до места зарождения чужого страха дней пятнадцать пешего пути. Нынешним ходом он прорвётся туда к полуночи. Если Ана умеет держаться по-настоящему цепко.
Встречный ветер всё туже натягивает кожу лица, рвёт волосы и не вспомнить, когда прежде было так? Ан привык к миру примитивных людей и разучился спешить Ведь ни разу не получал шанса вцепиться в столь лакомую дичь. Свежая, кровоточащая память, пахнущая страхом и древностью!
Слепота сейчас в пользу. Зрение отвлекало бы от следа. От боли. От надежды.
Рывок на пределе допустимого, ствол хрустнул под ударом пружинящих ног и рук. Связки отозвались болью. Кожа на ладонях чешется, едва успевает нарастать и затягивать раны. Рывок Ана прильнула к уху, пискнула, жалея и желая удачи. Ветер унёс слова, но доброта впиталась в кожу и прижилась.
И вервр Ан обрёл зрение! Не глазами душой. Он мчался к своей цели здесь, в настоящем, и всё яснее и ярче различал в редеющем тумане памяти иной день, иной мир, иного себя.
Свободный вервр, ещё не опороченный и не униженный выбором карты палача и клеймом раба-рэкста, мчался через лес. Он мог проскользнуть меж слоёв мира и сразу попасть, куда надо тогда он умел. Но было уже поздно. Он знал о своём опоздании и мчался, чтобы растратить боль и усмирить ярость. Он рвал когтями кору с деревьев, очень похожих на сосны. Рычал и ощущал соль на прокушенном языке.
Он достиг цели и резко замер.
Поляна. Огромная, по верхушки сосен заполненная горячим настоем сладкой пыльцы и хвойной терпкости. В тени у дальней опушки смеются и гомонят люди. Самый властный спешился, поощрительно хлопнул борзую по изгибу тонкой спины. Нагнулся, в руке блеснул нож и кровью запахло острее, громче.
Горло взрослого благородного оленя перерезать должен был, конечно, сам хозяин охоты. Он же заберёт главный трофей рога. И это не важно. Боль вспыхнула раньше: когда вон тот широкий матёрый человек с глазами волка сломал шею детёнышу лани. Боль угасла резко, ударом: когда другой человек вогнал клинок в испуганно трепещущее тело лани-матери, не так давно кормившей на этой поляне своего детёныша
Вервр стравил сквозь зубы длинный, клокочущий яростью выдох. Отвернулся от жалкой охоты жалких людишек, не умеющих быть хищниками, не понимающих истинного смысла жизни и смерти в лесу. Падальщики. Отребье. Тявкающая стая злобной мелюзги.
Вервр не хотел смотреть туда, где возникла и угасла боль. Но смотрел. На краю дальней от людской охоты опушки лежали трое. Двое не дышали. Третий еще жил, но уже выбрал свой путь и удалялся, и окликать было поздно, бесполезно
Худшее произошло и не может быть отменено. Маленький сын вервра-лани увидел, как люди убивают животное, неотличимо похожее на его второй облик. Принял боль и не смог вытерпеть насилия, творимого ради забавы. Шок отождествления себя с жертвой мгновенно выдрал малыша из жизни. Мать осознала, добежала, обняла и нырнула следом, не думая и не рассуждая. В смерть А отец ещё жил, по щеке катилась слезинка, губы шептали: «Лоэн»
Что в мире может быть страшнее кротости? Что может быть беспросветнее неумения рвать врагов?
Взрослый вервр, подлинный высший хищник, снова покосился на людей, решая: прикончить их или не вмешиваться в дело, которому сам он чужой? Лес заповедный, закон этого мира запрещает присутствие людей здесь, где рождаются и проживают первые годы кроткие вервры-лани. Закон требует: наказать сразу и жестоко, чтоб другим неповадно было.
Только это не его мир и не его закон. Это закон брата. А вот и он сам законодатель. Услышал шёпот умирающего, явился. Белый дракон ворвался в безоблачное небо из ниоткуда, сразу атаковал. И не осталось от охоты ничего, никого И пеплом развеялась трофейная добыча.
Вервр-гость отступил на полшага. Он не желал смотреть в глаза брата, заявившего невесть как давно свои права на этот мир. Но как раз теперь брат отделился от дракона и встал у его морды человеком.
Было важно не смотреть и не приближаться. Он не хотел срываться.
Ты доигрался, по-прежнему не глядя на младшего, сказал вервр, который ещё не стал рэкстом. Вот оно, идеальное общество без хищников и жертв? А ведь я просил начинать подобные игры с себя. Ты у нас в семье что, первая травоядная тварь? Или тебе можно кровушки, а им нет?
Голос спустился в рычание, дрожью ползущее по траве. Вервр смолк, проглотил ком неразбавленной тугой ярости. Нельзя уродовать покой заповедного леса.
Я ожидал иного, шепнул брат, едва имея силы заставить себя смотреть на три трупа вервров-ланей. Хотел дать им жизнь без страха.
Ты желал любоваться несравненным собой, о величайший Лоэн, прошипел вервр.
В один шаг он оказался лицом к лицу с братом. Лапа вскрыла грудину от живота до горла. Сочно хрустнул позвоночник, когда стали выламываться ребро за ребром белый дракон дёрнулся было вмешаться, спасти своего вервра и отпрянул. Такая рана не убивает. Лишь взрывает сознание болью, временно выжигает.
Полегчало, братец Лоэн? вкрадчиво прошелестел древний вервр, облизнулся и шевельнул ноздрями, обоняя родственную ярость в тонкой и сложной смеси с виной, обидой, жаждой недостижимого превосходства над родичем и благодарностью за физическую боль, которая чуть ослабляет душевную.
без звука нарисовали ответ белые, дрожащие губы брата, и память не сохранила выражение его лица.
«Да» было первое слово ответа, вторым шло имя вервра. Увы, лёгкие Лоэна тогда ещё не заросли, он не мог говорить. Жаль Звук бы уцелел в столь ярком воспоминании. Наверняка.