Боль немного ослабла. Ан уже мог хладнокровно оценить ситуацию. Волею врага и взятой им карты палача, отныне и до совершеннолетия младенца, вервр Ан вынужден подчиняться своей казни. Значит, он будет жить без права пользоваться тем, что бесу Рэксту давали в мире людишек страх, власть, деньги Хотя пустое. Сила при нем. Опыт тоже.
Губы сложились в презрительную усмешку. Вервр потянулся, и носок его башмака упёрся в свёрнутую куртку.
Обуза! прошипел Ан, точно зная: волосы полыхнули багрянцем ярости.
Он почти забыл В свёртке чужой куртки покоится младенец, девочка. Ей бы умереть по весне, но упрямая дышит, пусть и реже обычного человека раз в десять. Вот сердце шевельнулось, снова замерло Проклятущий Клог взял на себя несвободу графа Рэкста. Взамен ввёл условие: ребёнка нельзя отдать на воспитание!
Я припомню тебе это, дождись, прошелестел вервр, пнул врага в бок и нехотя подтянул ближе свёрток с ребёнком.
Теперь он окончательно принял свою казнь: безвластие, обузу и слепоту. Может, это и неплохо не видеть ни обузу, ни иных людишек? Вервр зевнул, на губах проявилась усмешка, знакомая всем в свите графа Рэкста. Откуда бы людишкам знать её смысл? Ультразвука они не слышат, приборов в этом убогом мирке нет Отосланный в ночь писк вернулся, прорисовал в сознании ближний лес, пустой от врагов и угроз. Вервр оскалился ещё раз, уточняя тропу. Конечно, без привычного зрения первое время двигаться будет менее удобно. Но, рассуждал, Ан, потеря глаз не так опасна, как утрата слуха или чутья височных и наушных рецепторов тепловых и иных.
Вервр взрыкнул, выдрал из дуба крупный клок волокон, ещё пахнущих летним соком. Сила при нем! Нехотя, помня об избранной Клогом казни, вервр нащупал куртку с ребёнком и сгрёб, чтобы тащить, как мешок. Касаться прохладного тельца было неприятно. Как и думать о том, что это существо придётся терпеть рядом целых семнадцать лет. Вервр нацелился шагать к опушке, но напоследок замер, принюхиваясь к сонму неосознанных переживаний, терзающих врага даже в обмороке.
Клог хэш Ул, теперь у меня есть причина, чтобы покарать тебя. Я выращу девчонку, и тогда стану твоим палачом, законно. Я исполню свой план ликвидации людишек и бессмерти, убив тебя во вратах миров! прошелестел вервр, заинтересованно улыбаясь. Позже, чем хотел Но разве для нас время имеет значение? Постарайся выжить. Ты отныне мой. И ты не Тосэн, чтобы я снова прощал. Ненавижу понятие «наследник» в тебе есть сходство с ним, и ты вдвойне виновен из-за своего преступного сходства.
Вервр отвернулся и заскользил по лесу, безошибочно уклоняясь от низких веток, перепрыгивая поваленные деревья и огибая овраги. В кармане нашёлся платок, и вервр стер кровь с лица, порычал ругательно и ускорил бег.
Осень сошла с ума. Ветер рылся в лесу, как гончая в кроличьей норе. Листья то кружились, то хлестали в лицо и царапали кожу, то норовили со спины навалиться всем ворохом, подмять Ветер мешал понимать лес, заставлял вервра острее сожалеть о временно утраченном зрении.
От опушки Ан побежал в полную силу, желая одолеть брод до начала дождя. Не успел: иглы льдинок ударили в лицо, когда он был на самом глубоком месте, по грудь в воде, и боролся с сильным течением. Вервр зарычал, в несколько прыжков миновал стремнину, метнулся к берегу и разобрал хруст неблизкой молнии. Он был бес и он был рядом. Один во всем мире он проследил, как для упрямого врага приоткрылась щель в ткани мира. Как снова срослась плоть мироздания, надолго сделав Ула недоступным для мести А заодно отрезанным от любой помощи, от всего знакомого и привычного.
Ветер дичал и дичал, выл зимней стаей, кусал тело, стынущее в мокрой насквозь одежде. Первый за осень ледяной дождь облеплял все, устранял различия теплоты и холода. Ветер ревел и ярился.
Ан упрямо брёл, все хуже понимая окружающий мир. Враг посоветовал идти в дом у дороги, на отшибе, вне села. Сперва вервр не собирался принимать словесную подачку мерзавца, возомнившего себя наследником Тосэна. Но слепота в гомоне ветра, но ледяная корка одежды, но беспомощность младенца, которого надо вырастить во что бы то ни стало
Он едва смог заметить дом. Он добрел до низкой двери и привалился к ней, хрипло дыша и даже не взрыкивая лишь поскуливая. Он давно тащил куртку, как куль, и не сомневался: всё кончено. Второй раз за ничтожную жизнь высохшая девочка пересекла реку смерти, и теперь бесповоротно.
Когда дверь поддалась, вервр провалился в тёплую затхлость сеней, не помня себя. Он даже не удивился тому, что дверь открыли! Всю дорогу от леса и именно в это он не верил. Когда нет денег и власти приказать кто разберёт твой крик отчаяния? Кто согласится отворить дверь, кто впустит в дом беды и ничего, кроме них.
Вервр рухнул на колени и позволил себе забыться.
Вишь ты, какая беда, слабо, с придыхом, посетовал старческий голосок. Тонкий, скрипучий, вроде бы женский.
Ты мне зубы-то не заговаривай, бойчее и громче возразил другой голос, более низкий и глуховатый. Довольно дрова изводить. Их и так нет.
Раз нет, то и жалеть нечего, в голосе старухи прорезалось визгливое упрямство. И сразу погасло. Пусть хоть одёжа просохнет. Ну, очухается он, и как ему, бестолковому, намекнуть, что козы у нас нет? Нету, подохла. А без молока дитя помрёт вот прямо скорёшенько. В чем душа-то держится, косточки вон, тоньше прутиков. Ужасть. Старуха вздохнула и добавила иным тоном, деловито: Проверь ещё, совсем кошеля нет? Хоть бы медяк разыскать, сбегать к Мобру с задатком и попросить в долг.
О-о, ты бегать наново выучилась? обозлился старик.
Вервр поморщился, попробовал шевельнуться и осознал, что лежит на подстилке, привалившись спиной к печному теплу. Оттого и разморило, прямо нет сил поднять голову. Не понять даже: ему до такой степени дурно или же наоборот, в нечувствительности содержится счастье
Очухался? заметила старуха. Эй, болезный, где ж тебя так отходили? Хотя оно конечно, вся округа стоном стонет. Вроде, и нобы в непокое. От баронов Могуро, сказывают, лихие люди подались во все стороны и баламутят, и пакостят. Старуха помолчала и осторожно спросила: Сынок, как звать-то тебя?
Прежнее имя износилось, едва я ослеп, покривился вервр и добавил: По доброте одного старика я законно унаследую новое имя Назову позже, если придётся.
Вервр сел, ощупал печь, вцепился в горячую кружку, едва она оказалась возле ладони. Он пил быстрыми крупными глотками, до дна. Напившись, ослабил намотанную в несколько слоёв повязку на лице, тронул пустые глазницы. Стер коросту крови с чувствительных к теплу рецепторов, внешне похожих на симметричные родинки у висков. Покривился, пискнул летучей мышью, собирая впечатления о помещении.
Убогое место, прав был враг Клог. Ещё вчера граф Рэкст и не подумал бы, что очнётся на земляном полу, в крохотной избе-четырехстенке, косо навалившейся на печь, как на костыль Под потолком щели, холод осени так и сквозит.
Ребёнок? Вервр принюхался. Вон и девочка: на руках у старухи, укутана в побитый молью вязаный платок. Вздохнула снова как мёртвая. Теплота кожи едва заметна.
Тут такое дело, дед начал готовить гостя к плохой новости.
У кого поблизости есть коза? вервр сократил бесполезную часть разговора.
По уму ежели, спросить бы в «Ветре удачи», а разве ж они откроют тебе или нам? Старик вздохнул. Ну, опять же всё лето у них с гостями беда, а ныне и вовсе: хуже засухи потоп, да-а Я о чем? Не было гостей убыток, а повалили гости и того горше горюшко, вон каковы гости-то.
Где этот «Ветер»? нехотя уточнил вервр, слушая вой урагана за стенами.
Старуха махнула рукой, охнула. Ласково, жалостливо тронула щеку гостя. Вервр ответно оскалился в ухмылке. Получил в руки совсем ветхий шейный платок, почти не погрызенную молью валяную шапку, дождевую куртку из толстой грубой тканины. Вырядившись чучелом, Ан развеселился. Спросил о своём ноже и старик безропотно вернул опасную вещь, до того припрятанную «от греха» в сенях.
Темень там, глаз коли темень, запричитала старуха и осеклась, слушая смех ослеплённого вервра.