Ну велик потентат. Дальше-то что? Хотя что тут великого? Странное величие пользуют тебя всем миром как самого известного головореза, клянчат армий да денег на войну. Ну а мы конечно всем помогаем, кто попросит. Но стоп! Не сметь считать это слабохарактерностью! А просто широтой души гемского человека. Сирым и убогим мы всегда помогаем.
Наверху скрипнула дверь. В кухню вошёл человек и принялся наощупь спускаться по каменной лестнице.
Ты, Ланцо? окликнул его лакей, прекрасно зная, что это был именно он.
Ответа не последовало.
Вот ещё один рот голодный, со вздохом произнёс старик, покачав головой, ещё один герой, озабоченный нуждами народа, верующий в добрую родину.
Ланцо молча уселся за стол. В кухне сильно запахло конюшней. От Ланцо несло лошадиным потом, башмаки его были запачканы навозом. Сам он был изнурён и жутко голоден до позднего вечера он провозился с оружием и лошадью дона Могена и только теперь вспомнил, что с самого утра не брал в рот ни крошки.
Да, ответил старый лакей на какой-то неведомый вопрос. Да. А как вы хотели? Работёнка-то грязная, а что делать? Любая рыцарская доблесть начинается с коняжьего дерьма. Герою нипочём и в дерьме копаться, и с врагом сражаться. А какова главная разница между настоящим героем и чванливым грандом, знаешь? обратился он к Ланцо с видом знатока. Тот не шелохнулся во тьме. Родину любить на голодный желудок совсем не то же самое, когда от жиру спесь фонтаном бьёт. Патриотизм сеньора вырвать у родины, поиметь с родины побольше. Как же он отличается от патриотизма героя, идущего на смерть во имя робкой надежды!
Воцарилось молчание. В печке потрескивали угли, с улицы доносился цокот копыт и грохот гружёных телег. Лакей рассеянно почесал грудь и от нечего делать снова полез в печку проведать угли. Он обернулся, взглянув на Ланцо, лицо которого озарял дрожащий отсвет из жерла печи.
Ты чего снулый такой? поинтересовался старик, продолжив ворошить угли кочергой. Случилось чего?
Случилось? эхом повторил Ланцо. Дед помер.
Вон оно что, протянул лакей. Отмучился, значит, старый Эспера.
Не разгибая спины, он принялся шарить руками в тёмном шкафу рядом со столом и вскоре выудил оттуда пару больших свечей, которые немедленно зажёг от углей и воткнул в подсвечник посреди стола. Стало гораздо светлее.
Соболезную тебе, Ланцо, выдохнул лакей. Славный был старик да мастер что надо. Дело своё знал лучше всякого, характеру был твёрдого, но и был добряком каких поискать. Все его любили, кто знавал.
Спасибо, Пиго, кивнул Ланцо.
А отчего ж ты не со своими? Дома-то собрались, конечно, все.
Ланцо мотнул головой.
Я не вернусь домой.
Вот как, Пиго уселся на место и сложил на столе свои сморщенные, запачканные в муке руки. А где ж останешься?
Здесь.
Вот как, Пиго состроил гримасу, собираясь, было, сказать что-то нравоучительное, но вовремя осёкся, заметив глубоко скорбный взгляд Ланцо. Что ж. Коли там не помянул, давай здесь помянем. Авось дон не рассердится, добавил он, снова исчезнув руками в тёмном шкафу. Повод уважительный.
Оттуда он вытащил большую бутылку вина, покрытую пылью.
Вот так, Пиго разлил вино в две пиалы, хорошему человеку полагается хорошая поминка.
Они выпили. Ланцо блаженно закатил глаза, сделав глубокий глоток великолепного сухого вина из Браммо.
Я никогда не чувствовал в нём зла, вдруг сказал он, отставив чашу. Его в нём просто не было. Он был одним из тех редких людей, кому было некогда таить злобу и юлить. Он всегда знал что делать, куда идти и чем заняться. Он всегда знал, что нужно делать, понимаешь, Пиго?
Понимаю, дружок, понимаю, закивал лакей. Редкое качество, не спорю. Мало кто знает, что должен делать в этой жизни.
И знаешь, Пиго, по щеке Ланцо скользнула слеза, наверное, нет в мире человека, чья смерть расстроила бы меня столь же сильно.
Пиго осушил свою пиалу.
Как мать-то? Держится?
Не знаю. Вряд ли.
Ланцо вспомнил сокрушённый горем лик матери, утирающей краем передника опухшие от беспрерывных слёз глаза. Вспомнил громкие её причитания в общем хоре заунывного воя женщин семьи Эспера, монотонные молитвенные распевы в доме старого Эврио, ещё не ушедшего из жизни.
Зачем они так, Пиго? пробормотал Ланцо. Зачем так жестоко? И к нему, и к себе.
О какой жестокости ты говоришь?
О бешеной суете, вроде той, когда в муравейнике погибает королева, а остальные отчаянно мечутся, потеряв разум. Он испугался, Пиго. Они напугали его. Ему было страшно умирать вот так, посреди воя, громадного горя, виной которому он был.
Ах ты об этом, Пиго почесал лоб. Ну дак порядки такие. Сам знаешь так уж принято. Причитания, стенания. Охохонюшки Как говорят, не оплачешь не сыскать рая душе покойника. Вот и дают волю горю своему. А кто-то и вовсе не может удержать его, Ланцо. Не многим повезло, как тебе, уметь в час собственных страданий сопереживать другим.
Ланцо, не отрываясь, смотрел на пламя свечи. Оно ровно горело, устремившись вверх, словно огненное копьё, указующее в небеса. Ланцо поднял глаза к тонувшему во тьме потолку.
Рая? Не сыскать рая? тихо повторил он. А что если рая и нет? Но есть лишь ад и больше ничего.
Пиго приподнял брови.
Ты не пьян вроде, а городишь несусветную пугающую ересь.
Посуди сам, Пиго. Откуда нам знать, что мы не находимся в аду? Человек живёт в страхе и страданиях, пытаясь отыскать крупицы счастья в призрачных наслаждениях и радостях, но в итоге всегда приходит к боли и мукам. Если не ад, то что же это? Мы уже в аду. Хитроумном, коварном аду.
Пиго аж весь подобрался и глянул на Ланцо из-под сморщенного лба со строгой отеческой укоризной.
Ну понеслась нелёгкая, сказал он. Что есть ад, мальчик? Кто может ответить на этот вопрос? Видимо лишь тот, кто бывал там. И думается мне, ад ни с чем не спутать, уж тем более с жизненными передрягами да бытийной кутерьмой. Страхи да страдания на то нам в жизни и дадены, чтобы предупредить да отвадить от адских последствий. А уж в аду терзаться, охать да страдать, как пить дать, не придётся на то он и ад, что ждут там скверную душу муки настолько тяжкие и глубокие, что и слова-то такого ещё не выдумали, чтобы описать, каково это сносить тамошние прелести.
Ланцо вдруг почувствовал, что его бросило в жар. Лицо его вспыхнуло как ошпаренное, живот свело судорогой. То ли это была волна тепла от свечей, то ли кровь вдруг снова забегала, разогнавшись в смертельно усталых его членах Ланцо показалось, будто голова его, словно сосуд, заполняется горячей водой. Неотступно преследовавшие его весь день мысли о смерти, почившем старом мастере и скрюченном закипали в ней и беспорядочно перебивали друг друга.
Но что, если это обман? воскликнул он каким-то чужим для себя самого голосом. Жестокий обман, морок! Мнимая жизнь, которой нет конца извечное существование, прерываемое фальшивой смертью, которая запускает лишь новый виток страданий, но не является по сути концом. Что, если мы давно уж позабыли что есть жизнь и следуем лишь чьему-то замыслу, а именно замыслу Скверны, которая и есть главная мука, главная пытка, поскольку сама она представляет собою общностью всех демонов, призванных коверкать и замешивать людей заново, словно неудачно раскатанное тесто.
Ланцо глянул на Пиго, сверкнув глазами, и на его вспотевшем лице выразилось столь искреннее опасение, что лакей вздрогнул под его взглядом.
Тьфу ты! сплюнул Пиго. Умеешь ты жути нагнать, Ланцо. Да ну тебя!
Он вновь налил обоим вина и от души отпил из чаши.
Поразительно мне вот что, сынок, степенно продолжал он, с наслаждением причмокивая, как же ты, храня в себе столь тяжкие мысли, умудряешься оставаться светлым душою человеком, полным достоинства, стремящимся к справедливости, миру и добру? Ведь сколько я тебя знаю, Ланцо, все разговоры у тебя всегда были лишь о благородстве, доблести да благодатных чудесах на гемском севере. Всегда хотел ты уметь собирать на небе тучи да унимать дым от пожаров, мечтал очищать воду и пищу от скверны, как делают то рыцари Струн. Но ежели живём мы в аду, сынок, к чему всё это, скажи-ка мне? К чему гасить негасимое? К чему очищать яд от яда? Выходит, и мечты твои, и всякие стремления тщета. И зная о бессмысленности собственных чаяний, как не сошёл ещё ты с ума, Ланцо?