Но покуда потомки Игроков Средины или те же алрих шаманы харудов предпочитали прибегать к помощи артефактов силы и диким ритуалам. Мама же учила всех желающих, как раскрыться навстречу Иторе, дабы получить искомое без поделий гнилых богов.
А ещё она учила нас принимать мир таким, каков он есть, и петь своим песни, сливаясь воедино с Иторой Многоликой, ибо в этом состояла истинная суть Завета.
Если бы всё было так просто.
Итора продолжала молчать, покуда шли круги и круги, Битва Завета, во время которой родилась мама, завершилась ничем. И нас, адептов истинного Пути, аколитов Иторы, по-прежнему оставались считанные единицы. Горстка гордых и нелепых одиночек, продолжавших твердить своё. Нельзя допустить возвращение Истраты и Ксера, нельзя позволить гнилым богам вернуться. А значит, стихии Трёх Путей всё так же под запретом, оставалось нам, нелепыми канатоходцами, шатаясь, скользить на самой грани бытия, едва удерживаясь от падения в пропасть.
И петь свои песни, оставаясь вечными детьми. Маме от роду пять кругов и пятьдесят зим, но она до сих пор вызывает нездоровый блеск глазах у харудской молодёжи, я же, несмотря на отросшую сызнова бороду, едва на вид производил впечатление взрослого воина. Тощий, нескладный, прыщавый, разве что зычным голосом вышел.
Голос, голос. Все в племени знали это голос отнимает у меня целые зимы. Покуда Итора спала, каждый мой к ней безответный призыв словно утаскивал меня обратно в прошлое, туда, на пять кругов назад. Для нас с мамой время не желало двигаться, постоянно оборачиваясь вспять, словно дожидаясь чего-то.
Вот сейчас и узнаем.
Пульсирующий сердечный ритм наполнил собой всё вокруг, заставляя просторы тундры колебаться с собой в такт. Сам воздух, разом уплотнившись до состояния студня, принялся вибрировать, то приближая, то отдаляя вершины сопок.
Это было совсем не похоже на простые тризвучия, которыми мне удавалось обходиться обычно. То был лишь ярмарочный фокус по сравнению с тем, что мне предстояло проделать сейчас.
Моё тело уже само подёргивалось в изломанном танце, в такт собственному сердцебиению. Как говорила мама, этот ритм он вокруг нас, осталось впустить его, слиться с ним, стать единым с великим океаном бытия, заливающим всё вокруг, и только тогда ты сможешь исполнить Песнь Иторы. Говорят, этому её научил сам Ксанд Тиссалийский, великий Бард прежних времён, то было ещё до моего рождения. Суть происходящего была проста, как слеза: чем ясней ты объявишь свою волю и чем теснее вольёшься в этот ритм, тем серьёзнее у тебя виды не вернуться на свет хнычущим младенцем.
Или не исчезнуть вовсе, как уже ни раз случалось с адептами истинного Пути. Именно потому нас было так мало.
Лучше быть зачуханым шаманом кочевенов, чем пополнить собой их сумрачные легенды. Ибо правды в них ни на медную монету.
Ритм бился о мои рёбра изнутри, со свистом гоняя воздух в гортани.
Ну, приступим.
Голос пробудился во мне, глубоким рыком вырываясь на волю. Пробудился и тут же замер, готовый сорваться, но словно опасающийся своей скрытой силы.
Мне же оставалось ничком повалиться на чёрный лёд.
С такими плясками и сухожилия порвать недолго. Ощупав себя, вроде неплохо вышло, я усмехнулся. Ни облезшей бороды, ни пропавших зубов мудрости. Теперь дело за малым.
Стеклянная, звенящая тишина заснеженной пустоверти вокруг ждала моей команды.
Первый тон слегка дрожащий, с металлическим призвуком.
Второй будет заметно ассонансным, неустойчивым, жаждущим разрешиться хоть куда-нибудь, хоть в волчью квинту.
Но не судьба.
От финального звука у меня за спиной волком завыл ЛхотШа, да, старик, от такого взвоешь, режущий, будто разрывающий барабанные перепонки вопль заставил реальность просыпаться внутрь самой себя брызгами битого стекла.
Что бы вокруг ни пряталось, теперь оно проявится, не в состоянии больше скрываться в потайных карманах бытия, ибо таковых вокруг более не осталось.
Два тухлых, белёсых, сочащихся гноем глаза я заметил почти сразу.
Покуда я вновь спешил напялить на своё распаренное тело харудские обноски, эти глаза не отпускали меня, словно пытаясь высверлить во мне две смертельные раны.
Ничего, ещё и не с таким справлялись.
Судя по ледяному блеску склизкого тела, это был водянник, былое вместилище Додта.
Точнее, водяница. Мне было не очень сподручно всматриваться за двести локтей, покуда глаза слепила весенняя Кзарра, но, кажется, я разглядел две посиневших голых груди, едва прикрытых коростой инея. Нелегко ей здесь на северах, в такой дали от Океана. Но снег, он чем вам не вода.
Впрочем, холода она наверняка даже не чувствует. Бледная статуя, подобная креветке в ледяном кляре, какими их возили торговцы морскими гадами от Монастырского архипелага до самых портов Нового Царства. Неподвижная, но отчётливо живая.
Сколько я таких не встречал, уж поди круг.
Как они только длят своё существование, после бесславной-то кончины гнилых богов? Бездушные и бесцельные гомункулы, несущие смерть и разрешение на своём пути, они убивали друг друга не хуже жаждущих мести Игроков. Да ко всему ещё и сёстры-охотницы за ними бегали.
Но вот, эта сумела ото всех скрыться и выжила. Ускользающая, как их звали Хранители Путей. Молчащая, как их называли в простоте остальные.
Ледышка пустоголовая.
Я снова услышал, как зашипел ЛхотШа.
Ну да, чего приятного, но не будем так уж горячо реагировать. Ты, старик, поди с такими за свою жизнь ни разу сталкивался, но рассказы старейшин же в детстве слушал?
Стараясь не упускать водянницу из виду, я отступил обратно внутрь круга и лишь тогда быстро бросил взгляд на алрих.
Тот таращился совсем не туда.
И вот тут меня начал прихватывать знакомый озноб опасности.
По правую сторону от водянницы в сотне шагов от неё показалась ещё одна замороженная фигура. На этот раз точно мужская, вполне прилично одетая, в истрёпанном шерстяном платье морского покроя, водянник стоял, широко расставив ноги и опершись на трость, как будто не покидал палубы своего адмиральского галеона.
И как же это мы дошли до жизни такой, что молчащие начали явственно сбиваться в ватаги. Такого даже при живом Додте не было, что уж говорить про нынешние времена, когда на весь континент Средины поди только эти двое из всего мерзкого племени и осталось.
Да, незадача.
Я бы сказал, что надобно теперь, не дожидаясь встречной агрессии, бежать к лошадям и уходить, покуда дают.
Хвала Иторе, до сих пор они по какой-то особливой причине не нападали, так что не будем Её гневить, воспользуемся случаем спокойно унести отсюда ноги.
Хотя погодите.
ЛхотШа, дунно-тха, что-то не сходится.
Кочевен в ответ что-то нечленораздельное каркнул.
Не это додтово отродье спалило северян.
Старик лишь коротко кивнул. Кривой его палец указывал куда-то налево, гораздо дальше, чем были от нас два водянника.
Ещё одна фигура. Чёрная, вся покрытая сажей. Но тоже отчётливо живая. В отличие от незадачливой пятёрки дикарей.
Огневица, рабыня Истраты-Вседержительницы, чтоб её трон морские черти на уде вертели.
Оно и логично. Будь тут одни водянники, откуда следы огня поверх ледяной лужи в круге погубленных северян.
Все трое продолжали пялиться.
Больше никого не видишь?
ЛхотШа нервно хмыкнул.
Тебе мало, сынок?
Да уж куда там мало.
Как мы отсюда будем выбираться?
Я бы сказал, что на лошадях, но, в отличие от нас двоих, их даже палить не придётся, просто встанут со страха и край.
По крайней мере, мы теперь знаем, что случилось с разведчиками.
ЛхотШа вопросительно на меня покосился.
Если здесь творится такое, пропажа пары дюжин харудов вместе с лошадьми и пожитками уже особых вопросов не вызывает.
Алрих в ответ снова грязно выругался, но потом взял себя в руки:
Надо сообщить Конклаву.
И то правда. Уйти мы отсюда уже наверняка не уйдём, даже если я солью всю свои два круга жизни на Песнь, но вот это невероятное зрелище, что мы сейчас наблюдали, явно стоило тех усилий.
Отправим птицу?
Где ты её тут возьмёшь.
Да уж, я повертел головой, весна, для перелётных рано, а для морских слишком далеко от Океана. Да и что им тут делать.