Ой-ой, какие мы духовные. Срочно стричься в монастырь, поглуше и подальше, исключительный вы мой. Чего вы тут, спрашивается, торчите? Семью завели, от вина не отказываетесь. Видать, не все так осточертело?
И снова в точку. Да, не могу уйти. И остаться не могу. В монастырях общество все же есть, кстати. Исключительностью во мне тут и не пахнет. Я так думаю. Избранничество хорошо только в учебнике истории, когда благодарные потомки возводят кому-то памятник. Мне такая судьба, думаю, не грозит. Я нашел выход в другом. Цель. Придумал, наверное, как и вас, только не обижайтесь. Вот, вижу, что не обиделись, хорошо. Так вот, я иду к этой цели. Она помогает мириться с миром, с условностями, с самим собой, который впадает то в пророческий пафос, то в нигилизм с одинаково никаким эффектом. Она помогает Да и что, есть люди, которых я люблю и от кого не уйду никогда, и они-то реальны. Для меня, ясное дело. Дело тут не в духовности, а в том, что в такие вечера мне становится жаль времени. Я вспоминаю того дурного человечка, которым когда-то был, и мне грустно. Просто грустно, ведь одновременно я и хочу им быть, и понимаю, что это несусветная глупость. Этот человечек был наивен, часто несчастлив и все время пытался стать частью целого. А как выяснилось, его не существует. Целого. Человечек же тот умер и давно похоронен где-то глубоко вместе со своей мальчишеской верой в материальность мира, в возможности и какой-то высший смысл. От него остались только слова, и я их вот говорю.
Так, ладно. Костяной Костя садится на кресло. Закидывает ногу на ногу, достает еще одну папиросу. А суть-то в чем? Цель, если угодно? А то как-то деструктивно получается. Это не могу, то не могу, все не то и не так. Сплошное нытье.
Суть в том, чтобы перестать быть человеком. Если угодно, я как представитель человечества досыта наелся этим пограничным состоянием, этим барражированием между словами и непосредственным бытием. Я толком не могу понять, что есть вокруг меня, что живо, а что мертво, как оно работает и кто вообще за это отвечает. Я устал от вечной схватки своего внутреннего животного, которое не могу ни выпустить на волю, ни победить, с моим умом, бессильным сотворить нечто по-настоящему новое. Я хочу перестать быть обезьяной с совершенно ненужным ей мозгомяхочу иного. Странного. Того, что вздымается внутри, когда стоишь на горе в километрах над тайгой и видишь, как по небу ползут облака. Восторга от падающей капли дождя, от запаха опавших листьев и шума ветвей. Я хочу опять стать частью целого, но не придуманного людьми. Пусть даже в моей голове. А потом я хочу мочь передать это другим. Моим детям. Чужим детям. Пусть берут, если надо. Весь мир, все, до единой капли, мироздание, которое должно стать их домом. Настоящим, не иллюзорным. Для чего, собственно, я выдумал себя и вас. Хотя, может, все это мысли обезьянки, у которой не хватает духу залезть на пальму выше других, а острых, непосредственных переживаний все-таки хочется. Желается, так сказать, созидать и в этом качестве приблизиться к некоторому недостижимому идеалу. Чем, собственно, и занята в свободное от поиска бананов время.
Эк вас забирает. И эти все, с позволения сказать, размышления у вас проявляются в моменты перекуров? Бросайте курить, вот что я вам скажу. Сразу легче станет.
Нда. А по сути вам есть что сказать?
По сутинет. Метания ума свойственны людям, но только до определенного момента. Потом наступает безразличие и апатия. Потом смерть. Так что из известных мне решений предложить нечего. А, простите, мысль про неумолимость времени как-то не нова. Лучше пейте вино и думайте о приятном.
Вот в том-то и дело, что все когда-то с кем-то и где-то было. Я бы предпочел неизвестность, хоть она меня страшит. Но добраться до нее я пока не могу, хотя трачу на это почти все свои силытак и торчу тут. Человек, уставший быть человеком, но не имеющий силы стать кем-то еще.
Опять этот пафос. Как вы, живые, любите красивые слова, за которыми нет ничего, кроме вас. Ну да ладно. Авось и получится у вас сделать что-то новое. Хотя, вообще, по секрету скажу, ни вы, ни кто-либо другой для этого не предназначены. Конструктивно. Но это так, к слову. В подлунном мире случается и не такое. Бывайте!
И вам не кашлять, товарищ Костяной.
Поверьте, не буду.
Так мой выдуманный гость растворится в воздухе, а я останусь на балконе. Буду смотреть, как горит фонарь сквозь темные листья. Время потечет вместе с холодным воздухом, и я пойму, что вот именно в этот момент я не знаю, но чувствую, что ответ на вопрос, главный вопрос всей этой жизни где-то рядом. А, может, его и вовсе нет. Но, как говорится в одном анекдоте, а бульон?
Смени картину мира, как лицо
Кащеева жена смотрела на себя в зеркало.
Обычное зеркало, и в нем обычное лицо. Такое же, как у всех: два глаза, нос, рот, лоб, щеки, подбородок. Она знала, что большинство людей найдет в этом лице кучу отличий от других лиц, и мнения насчет привлекательности, как и насчет чего угодно, окажутся противоположными со множества разных сторон. Также Кащеева жена была уверена в том, что никогда не поймет сама, в чем же заключаются различия. Одно и то же, расположенное в нужном порядке. Разница в миллиметраже форм и размеров. И из-за этой разницы живые создают критерии красоты и уродства, мучаются, совершенствуют, стыдятся, изобретают понятие гармонии и верят в сезонную моду на форму губ и цвет глаз. Она пожала плечами и отошла от зеркала. То лицо или этоневажно. Такая же иллюзия, существующая только в головах у живых, как и остальные. За ее спиной зеркало мгновенно впитало черты оставленного лица, как покрытая водой бумага вбирает акварель.
Прислонившись к косяку плечом и скрестив руки на груди, Кащеева жена наблюдала, как, сидя за столом, красится перед другим, маленьким зеркалом хозяйка квартиры. Долго, тщательно, слой за слоем наносит свое представление о том, что такое красота. Какая-то фрактальная безысходность, подумала Кащеева жена. Она рисует себе другое лицо затем, чтобы нравиться кому-то, чьих взглядов на прекрасное не знает, но домысливает, прибавляя к своим какие-то особенности, например, что лучше брови погуще, а скулы порезче. А у этого кого-то (и еще хорошо, если конкретного) вообще смутное отношение к лицу, его интересуют руки. Ноги. Волосы. Но вот именно такие брови ему не нравятся. Не нравятся брови
Да, покачала головой Кащеева жена, как ловко они придумывают способы концентрироваться на простых вещах, чтобы коротать свой и без того короткий век. Они, живые, остро нуждаются в понятных задачах и целях, отсутствие ориентиров грозит им утратой потребностей и желаний. А ведь именно последние заполняют и объясняют жизнь. Четкая картина мира придает определенности существованию, пустота и хаос пугают человеческий разум. Всем им нужно во что-то верить. Неудивительно, думает Кащеева жена. Они же не знают о том, что смертью их жизнь не заканчивается. Поэтому идея потратить ее на лишение самого себя приятных успокаивающих иллюзий, обосновывающих все твои действия, вызывает в лучшем случае недоумение, в худшем жеужас. Оттого живые так упорно не желают понимать, что в основе всех их мотиваций лежит
Пшик.
Пшик.
Женщина брызгает себе на шею духи. Кащеева жена присматривается к ее накрашенному лицу и по-прежнему не видит разницы. Безнадежно, думает она, сколько бы мы ни сосуществовали на двух сторонах реальности, я смогу понять лишь логику их мыслей, а эмоции так и останутся для меня абсурдным развлечением, чем-то наподобие театра или кино для них. Как меняется женское лицо после нанесения косметики? Она понимает, янет.
Хорошо, по крайней мере, что я общаюсь с мертвыми, которые уже осознали, что разница находится в воображении создателя, чьи эмоции воплощают в плоть и кровь ее значение.
Женщина осторожно, стараясь не помять, натягивает через голову мягкую шерстяную тунику и старательно расправляет на груди складки широкого воротника-хомута. Потом идет к шкафу, берет с полочки шкатулку с цацками, вытаскивает оттуда по очереди украшения и задумчиво вертит, перекладывая так и эдак, в руках. Кащеева жена перемещается на диван рядомей надоело наблюдать стоя. Наконец выбирается узкая серебряная цепочка с кулоном в форме цветка, с прожилками на лепестках в полмиллиметратонкой работы, признает Кащеева жена, и хозяйка квартиры, осторожно переступая ножками в тончайших чулках, направляется к большому зеркалу в коридоре, чтобы завершить марафет. Кащеева жена слышит, как она доходит до зеркала, останавливается. И наступает тишина. А потом раздается визг и грохот.