Основной темой бабушкиных разговоров была еда: что она приготовила, что из продуктов купила и за сколько да кто что съел. Варька кивала со знанием дела, потом, хитро улыбаясь, спросила:
А папа хорошо сегодня поел?
Папа-то? приняла все за чистую монету бабушка. Папахорошо. И яйца съел, которые Сашка есть не стал; я их порезала пополам, желток-то вынула, покрошила да перемешала с чесночком и майонезом, этим нафаршировала половинкиулетели яички за милую душу! Да и пару котлет с макаронами уплел твой папа. Ничего, голодный не остался. Компот еще сварила: смородина поспела, тутовник и алыча, так я всё собралаалычу Сашка вчера снял, ведро целое, варенье надо варить, белого налива порезала, такой вкусный компот получился! Да я тебе сейчас налью, Варенька!
Да я сама нальючто у меня, рук, что ли, нет?! Варька подскочила к холодильнику, вытащила громадную кастрюлю с ароматным розовым варевом и налила по стакану: и себе, и бабушке.
Ох, и красавица же ты у нас, Варюша! восклицала бабушка, любуясь внучкой, умявшей голубцы и добравшейся до компота.
Скажешь тоже! вздохнула Варька, вовсе не считавшая себя красивой. Это потому что я на тебя похожа, да?
Ну, почему же Да и не похожа ты на меня особо-то
Сашка воти вправду красавец.
В греческом зале, в греческом зале, забормотала бабушка. Ах, Аполлон, ах, Аполлон
Это что? удивилась Варька. Цитата какая-то?
Ну да.
Точно, Сашка у нас вылитый Аполлон! Бельведерский Мне до него как отсюдадо Японии.
Не-ет, ты у нас и Сашку затмила. Хоть у тебя личико и не такое правильное
Внучка скривиласьи Антонина Петровна поправилась:
Не совсем правильное, зато об-во-ро-жи-тель-ное. Бровки-то соболиные
Выщипать надо
Глазки-токак море Черное: то синие, когда радуешься, то зеленыев обычные дни, то серыекогда злишься.
Да, и у-узенькие!
Скифские. Не всем шары-то вытаращенные иметь, отрезала бабушка. Зато ресницы красить не надо: вон какие пушистые Носик точеный.
И длинный
Не длинный, если рожи корчить не будешь.
И щеки красные
Кожакровь с молоком: значит, здоровенькая Чего ж, как смерть, что ли, бледной ходить?
Да-а, у всех-то девочек бледная кожа. Одна я как индеец североамериканский.
Рост у тебя хороший, продолжала нахваливать внучку Антонина Петровна, вон уж на сколько бабушку переросла, ноги длинные сейчас же это модно, говорят?
Только плоскостопие у меня наследственно-е-э! заголосила дурашливо Варька. Все башмаки внутрь стаптываю-у! Обувки на меня не напасешься-а-а-а
Да тебе все неладно! воскликнула Антонина Петровна в сердцах и ушла в огородгрядки полоть. Варю с собой звать не сталаи так внучка редко приезжает, а то и вовсе гостить не захочет, скажет: бабушка работать заставляет.
И Варька отправилась смотреть аниме: на одном диске помещалось двенадцать серий «Тетради смерти».
Глава 7В зимнем театре
Театр, построенный в тридцать седьмом году под патронажем Сталина, с оглядкой на греческий Парфенон, был предметом особой гордости жителей Южной Столицы: колоннада театра была такой же величественной, что и в греческом храме, и число колонн совпадало. На портике, увенчанном остроугольным фронтоном, по углам его, опасливо накренившись над краем, стояли босые музы, вылепленные мозолистыми руками Веры Мухиной; казалось, вот-вот Терпсихора, Мельпомена и Талия снимутся с насиженных мест и полетят, точно три чайки-хохотуньи, гортанно взвизгивая на лету: вон-де отсюда, вон, домой, домойв милую Элладу.
Недовольство муз можно было понять: в местном Парфеноне не имелось труппыни оперной, ни балетной, ни драматической, и в промежутках между чужими гастролями храм искусств лежал, точно каменное желтое тело, лишенное души, впустую исполосованное колоннами. Впрочем, каждый прохожий мог невозбранно им любоватьсяздешний Парфенон пока что не порушили. Пальмы в лохматых зеленых папахах, со стволами, одетыми в колючие бронежилеты, негостеприимными часовыми стояли по углам Зимнего театра.
Администраторы кинофестиваля зафрахтовали дубль Парфенона: здесь с утра до вечера шли конкурсные фильмы. На восемнадцать ноль ноль был назначен просмотр картины, принимавшей участие в Каннском кинофестивале; режиссер, ничего в Каннах не получивший, надеялся отхватить приз хотя бы тут, дома, на третьестепенном местном фестивальчике: на безрыбье и рак рыба!
Кулаков и Брагинец отправились на съемки пешкомдо Зимнего театра было рукой подать: мнимый Парфенон стоял наискосок от телестудии, только дорогу перейти.
Поднявшись по широкой фронтальной лестнице и пройдя между колоннами, они увидели, что в двойных дверях, открытых только наполовину, образовался затор. Билеты в кассах на каннский фильм не продавали, просмотр был организован исключительно для своих, которые и так валом валили, лишь какой-то страстный любитель кино, не имевший пропуска-бейджа, рвался в театр.
Господин хороший, отойдите в сторону, дайте другим пройти! увещевали его киношники, однако «господин хороший», растопырив локти, проход загораживал. Внутрь его не пускала контролершамогучая старая стерва под шестьдесят, одетая в синее форменное платье, с шевелюрой цвета лисицы обыкновенной, начавшей летом линять.
Да я эту картину всю жизнь мечтал посмотреть, ныл нарушитель. Женщина, пусти! Одет он был в черную майку с портретом неизвестного лица на спине, защитные шорты открывали волосатые ноги кавалериста, которые заканчивались армейскими ботинками, на головевойлочная шляпа а-ля Костя Потехин из «Веселых ребят». Лицо у проходимца было обожжено докраснавидать, это был гость с севера, дорвавшийся до южного солнца и в первый же день сгоревший.
Картину только сняли, что врать-то! резонно заметил режиссер Говорухин.
Да уберите его, делов-то, есть тут мужики или нет? Где охрана? громогласно возмущалась актриса с омерзительно вывернутыми силиконовыми губами. А другиесердобольныеактрисули, напротив, стали просить пустить северянина: мол, хоть один зритель будет из народа.
Если всех желающих пускатьтак вам же мест не хватит, кипела контролерша. Есть строгое предписание: только по бейджа́м.
Но тут случилось непредвиденное: кавалерист вдруг взял лицо контролерши в ладони и наградил ее долгим, взасос, поцелуем. Контролерша осталась стоять с вытаращенными глазами и открытым ртома краснолицый, воспользовавшись заминкой, проник внутрь. Публика, на мгновение онемевшая, разразилась бешеными аплодисментами и тоже протиснулась следом.
Кулаков, войдя в театр, оглянулся: как ни странно, контролерша, упавшая на стул, не стала скандалить. В парадном фойе с беломраморными колоннами, с картинами третьестепенных передвижников на стенах (дар театру от художественного музеяодному очагу культуры от другого), с жарко-желтыми шелковыми шторами, сжатыми в оборки, которые закрывали верхнюю четверть арочных окон, свирепствовало закатное солнце.
Кулаков отправил Брагинца в свободное плаваньеснимать жанр, а сам поднялся по пышной мраморной лестницеот площадки ступеньки расходились влево и вправона второй этаж, на узкую галерею, обтекавшую фойе: отсюда открывался превосходный вид на бестолковое движение внизу.
Двери в зал были заперты, с двух сторон от основного входа со столиков раздавали аппараты для синхронного перевода: в фильме, даром что он был свой, разговаривали на английском (наглец-режиссер нацелился и на «Оскар»). Публика, одетая разношерстнокто в однотонные вечерние платья и черные смокинги, кто в шорты и аляповатые майки, скучала. Фильм задерживалипоговаривали, что из аэропорта ждут западную звезду с русскими корнями, которую режиссер умудрился снять в своей картине. В бессмысленно дефилировавшей по мозаичному полу толпе выделялись деликатные круги пустоты вокруг тех, у кого брали интервью: в одном конце фойе телекамера нацелилась на кинорежиссера Говорухина, в другомна академика телевидения позера Познера, в центрена вкрадчивого телеведущего Соловьева. Толпу непредсказуемыми зигзагами прореза́ли две дамы в атласных платьях, зеленом и синем, с театральными сумочками под мышками, усиленно изображавшие занятость. Кулаков заметил в столичной толпе своих: возле одной из колонн мялась Ольга Прянишникова, к ней для светской беседы шли Генка Голоскокин во фраке (он держал его на всякий случай в редакционном шкафу) с растерянной Любой Калошей, одетой в тот же простенький сарафанчик; главбух под ручку с начальником гаража Дурноляпом прохаживались вдоль ряда окон; в противоположном конце зала, как раз напротив Кулакова, на площадке у двух расходящихся лестниц, повернув лицо к горизонтальному настенному зеркалу, красила губы Ритка Надрага, успевшая нацепить красное платье на бретельках, с длиннющим хвостом, а рядом с ней, спиной к зеркалу, стоял Председатель в сером костюме и черных очках.