Нет. Мягко лег ответ: словно стальной боек в паз, лязгнув напоследок тишиной.
А из плавных линий лица дородного семьянина, вечного подкаблучника и добряка, вдруг проступили жесткие черты Князя.
Дорогой? С тревогой уточнила леди.
Нет. Повторил он во второй раз.
Останови его, заклинаю! Появились в приказных нотах оттенки просьбы. Останови А взглянув в глаза его, просьба сменилась отчаянием.
Нет.
Но его же убьют Он же ребенок!
Дети, надевшие мундир, перестают быть детьми.
Какой мундир! Нет, нет никакого мундира! С пеплом ушел, с ветром!!!
Я отдал ему свой. Самый первый. Он ждет его в самолете.
Григорий не перестает быть твоим сыном. Трепетал женский голос, готовый сорваться на плач. Какой судьбы ты ему желаешь?!
Славы и долгой жизни!
А если
А КОГДА он вернется, надавил мужчина, с яростью в глазах отметая другие варианты. Буду гордиться им еще сильнее.
Тогда Тогда я сама запрещу подниматься самолету в воздух! И ноты упрямства выкристаллизовались в бешенство черных, без радужки и зрачков, глаз.
Тогда они полетят на чужом самолете. Все остальные. Ты этого хочешь? Стоял напротив князь на истлевшем паркете, внутри стен, покрытых черной плесенью, перед зеркалом, бурлившим вязкой серой хмарью.
Верная служанка, Мария Андреевна, глухо лязгнула об пол ржавым клинком, неестественно оттянувшим тонкую бледную руку.
Жалобно заорал кот Рокфор.
Это политика, которой займусь я, пророкотало в ответ внутри князя, одежды которого обратились в полуистлевший, весь в заплатах, доспех с зерцалом, а глаза загорелись тускло-белым под перекрестьем высокого, измятого от ударов шлема.
И рука в ветхой латной перчатке, протянутая вперед, нежно притронулась к щеке княгини. Сталь мягко приобняли женской рукой и прижались к закованной ладони с искренней любовью.
Правь, князь мой.
***
За стеклами панорамного окна беззвучными волнами перекатывался ветер в кронах зеленого леса. Близкий к штормовому, он ломал слабые ветви и пригибал к земле сильные, закручивал смерчем оборванную листву и раскидывал ее на многие сотни метров.
Крупный мужчина, стоящий подле окна в одиночестве исполинского зала, повел плечами назад и сильнее сжал сцепленные за спиной руки. Лицо его не отражало никаких эмоций, и только в глазах, обращенных к шторму, виделась кипевшая внутри ярость, созвучная непогоде.
Царапнули по золотому шитью кафтана звенья цепи ганзейского пояса, чуть оттянутого вперед круглым медальономмассивным, тяжелым, собранным и скованного из сотен зачарованных пластин. Не та декоративная пустышка, которую носят другие золотые пояса Ганзыа полновесный артефакт-на-крови. Полвека Георг Ходенберг, сеньор Любека, мог себе его позволитьво времена, когда государства еще были, как дети: жестокими и легковерными. Как же проще было жить, пока эти дети не выросли и не начали сомневаться в правилах! Словно непокорные подростки, они бежали из-под отеческой руки Ганзы, столбили за собой территории и пытались жить по своим законамно всякий раз это заканчивалось плохо.
Тонкие губы на резко очерченном лице мужичины изогнулись в легкой улыбке. Непослушных наказывали. Границы стран Европы меняли очертания, а слово Ганзы вновь заставляло трепетать королей и герцогов.
Так когда же, в какой миг, они упустили момент, и еще вчерашние дети стали с насмешкой и жалостью смотреть на Ганзу, как на беспомощных и дряхлых стариков? Ветер за окном взвыл так сильно, что засвистел воздух в щелях оконной рамы.
«Это все последнее столетие», ответил себе сеньор Любека. «Эти братья Райт с самолетом, Попов с радио, конвейеры и промышленная революция. Не просчитали».
Не упустилинет. Ганза внимательно отслеживала все технические наработки, которые сулили прибыль. Им казалось достаточным скупить долю во всех перспективных наработкахГанза придумала акционерные общества, паи и заразила ими весь мир. Небольшие доливсего по десять-двадцать процентовне тревожили владельцев до поры, а щедрое финансирование позволяло патентовать изобретения по всему миру. Четверть всей экономики мира работала на Ганзу, сама того не понимая.
Но потом эти наглые правители посмели присвоить себе связь и полеты, радиочастоты и космос, а крупнейшие компании забрали по праву сильного, возведя номинальных владельцев в титул графов под собственным сеньоратом. Мертвецывот кто они, сказал бы Георг парой веков раньше, распоряжаясь отправить карателей, чтобы те изменили порядок наследования в семье зарвавшихся царьков. Но теперь это было невозможно.
Все, что Ганза финансировала и развивала, теперь служило источником власти и денег независимых государств. Нагло отнятое было названо «привилегией императоров», и хранить ее поклялись все династии мира. Воевать против всего мира, связанного радиостанциями и скоростными кораблями, вооруженного новейшей техникой и объединенного общим интересом, Ганза больше не могла.
Ганза все еще получала свои десять-двадцать процентов от акций, могла влиять на какие-то решения, легко подкупала и запугивала, устраивала махинации и интриги. Но все Золотые пояса отдавали себе отчет, что так выглядит медленноееще на долгие столетия, но увядание. Никто не обманывался огромными деньгами, которые можно было вечно копить в подвалах. И абсолютно все точно знали, что деньгиэто фантом, пустышка, ловушка для простаков. На деньги, после определенной границы, ничего нельзя купить.
Сколь многих, внезапно разбогатевших, он видел в момент пересечения этой грани? Владельцы яхт, особняков, футбольных клубов, остров и красивых женщин, они не понимали, почему им не продают заводы и технологии. И никогда не продадут на эти их бумажки, годные только для яхт и футбольных клубов И такая же судьба ждала Ганзупока еще владельца многих технологий и секретов, артефактов и золота, за которые, в отличии от резанной бумаги, уже можно было купить все.
Но долго ли такое продлится? Если ничего не делатьответ очевиден.
Сеньор Ходенберг прикрыл глаза, и ветер за окном унялся.
Людвиг, произнес он, не оборачиваясь.
И за спиной раздались поспешные шаги личного порученцаотличного, исполнительного, награжденного бессмертием за верную службу. Династий слуг сеньор Любека не признавалхоть один в поколении, да окажется с изъяном.
Монсеньор, Шорох одежд выдал поклон, а уверенный голос выдал необходимую информацию. Данные давления и температур без изменений на всех континентах. Среднегодовая норма.
Умение предсказывать желания сеньора было профессиональной чертой Людвига. Впрочем, в этом случае много кто догадался, что сеньору интересноон спрашивал об этих данных трижды в день. И всякий раз из этих трех слабо справлялся с раздражениемскоротечным, но крайне болезненным.
Где мой Армагеддон? Сухо спросил Георг Ходенберг у неба за окном, сплошь покрытого снесенными с верхушек деревьев листьями.
Контрольное время еще не исчерпано, монсеньор. Механизм определенно точно не активируется одномоментно. Кроме того, Борецкие могли соврать насчет ровно двадцати лет Чтобы все расслабились, монсеньор.
Не могли. Среди Борецких был наш человек, приоткрыл он слуге завесу тайны. Должно быть ровно двадцать лет.
Контрольное время еще не исчерпано, упрямо повторил Людвиг.
Сеньору Любека нужен был Армагеддон. Всей Ганзе он был просто необходимАрмагеддон, после которого Ганза займется продажей своего главного товара, изменять которому в угоду технологиям и прогрессу было настоящей глупостью.
Ганза вновь станет торговать спокойствиемв мире, объятом огнем и войной. А для того, чтобы спокойствие снова стало востребованным продуктом, необходимо поджечь мир. И в огне адского пламени конца света подойти на лодке к берегам этих чванливых королей и императоров, протянуть им руку спасения. И когда терпящие бедствие в первую очередь закинут на борт ценные вещи, оттолкнуться от берега и идти дальше.
Никто не удивится тому, что золотые пояса уцелеливсе знают, что Ганза стережется безумного Палача, обитающего в Биене, и заперлась в зачарованных дворцах. Совпадение, всего лишь. А виноваты будут русскиемертвый клан Борецких, отомстивший всему миру за собственную гибель, как полагается по этим их аристократическим традициям. Уцелевших же аристократов можно будет привычно стравить, возвышаясь над миром Казалось, такой отличный план, созданный и успешно исполненный.