На улице, прямо перед окном, у которого располагался наш столик, остановились, видно, только что встретившиеся старые знакомыедве пожилые пары. Мужчины пожимали друг другу руки, а женщины радостно обнимались.
Так не пойдет, прошептала госпожа Тереза. Вы мне, милые, улицу загораживаете. А мне нравится смотреть на праздничные огни. А ну-ка разошлись быстренько.
Мужчины тут же потянули своих жен прочь, а те то и дело оборачивались и посылали друг другу воздушные поцелуи.
Я восхищенно посмотрела на госпожу Терезу, а та самодовольно улыбнулась, направилась к прилавку, принесла два чашки кофе и блюдце с ореховым печеньем, сняла свою шаль и уселась поудобнее. Была она румяна и черноброва.
В общем так, я тебе предложу плюнуть на всех и пойти ко мне в партнерши, если с деньгами совсем туго будет, а ты брезгливо плечами передернешь, и зря. Я могу научить врать клиентам, в смысле, правду от них скрывать. А ты, подумав, тоже откажешься, но прибережешь эту возможность на случай, если волшебство тебя не прокормит.
А врать зачем учиться?
Как зачем? Ну вот глянь на нее, она указала на хорошенькую китайскую девочку с двумя тонкими черными косичками, мать которой отошла к прилавку.
Я глянула и обомлела: на моих глазах девочка плавно превратилась в китайскую старушкусухонькую, сморщенную, но улыбчивую, с озорными искорками в черных щелочках глаз. Секундаи старушка опять стала девочкой. Эта трансформация происходила несколько раз: девочка и старушка, казалось, переливались друг в друга. У меня закружилась голова и я прикрыла глаза ладонью.
Э, да ты еще фокусироваться не умеешь, чтобы всю линию увидеть в одночасье, сказала госпожа Тереза, поэтому начало линии и конец сворачиваются в круг. Но даже и так можно сказать, что девочка проживет долгую счастливую жизнь, здоровой будет. И характер у нее хороший, видишь? Увидеть конец земного пути, как поэты говорят, для нашего брата легче всего. А по нему можно судить о многом. В этом случаеи врать не нужно. Да ладно, открывай глаза, ушли они.
Я молчала под впечатлением от увиденного.
Да забудь ты о девочке этой. Ты о себе побеспокоиться должна. Ну, если надумаешь, я всему научу, когда ломка кончится.
Ломка?
А ты думаешь легко с орбиты соскакивать?
Нам больше не нужны были слова. Мы и так понимали друг друга. Я довольно долго пробыла в поле мощного переизлучателя и теперь без его искр могу заболеть. Потребуются усилия и время, чтобы ломку эту превозмочь. Но что случилось, то случилось и исправить ничего нельзя, а переживать по поводу того, чего не исправишьне имеет смысла.
Если ты не научилась прогибаться до сих пор, так уже вряд ли научишься, заключила госпожа Тереза. Конечно жаль, что все в мире решают связи. Но тебе пора налаживать связи другого порядка, объемные. Тартцтип переизлучателя, который охотно помогает слабым. А если ты ему ровня, то его помощь вам обоим во вред пойдет. Так что лучшее, чего ты можешь пожелатьэто чтобы он и его компания забыли о тебе как можно скорее.
Я ему ровня? Этого не может бытьгоспожа Тереза просто хочет меня утешить.
Но в другом она оказалась права. Без мистера Тартца жизнь на первых порах показалась тусклой и лишенной смыслая действительно страдала без его искр. Когда я работала в главном административном здании, он давал мне несколько заданий сразу, с разными сроками выполненияот двух недель до нескольких месяцев. То есть, я думала о нем и его заданиях постоянно, даже во сне. Когда он уезжал, его приближенные помещали на дверь кабинета присланные им фотографии. А он сам посылал мне и другим работникам мейлы и даже настоящие открытки на домашний адрес. И звонил иногда: «Привет, я помню о вас в далекой Индии» или «Увидел статуэтку и подумал, не купить ли вам ее в подарок». Конечно, работникам было приятно личное внимание владельца фирмы. Я даже не осознавала, до какой степени он сам, его задания и желание заслужить его похвалу заполняли все мои мысли. И теперь я мучилась и ходила на сайт мистера Тартца, где он каждый час вывешивал новую картинку, афоризм, новость или мысль дня. Похоже, он ни минуты не мог выдержать, чтобы не напомнить о себе, не излучиться в мир любым способом. Ему зачем-то нужно было, чтобы о нем думали как можно больше, вспоминалиего или его искрыкак можно чаще. При помощи объемного видения я пыталась узнать, какие проекты он сейчас затевает. Иногда мне удавалось обойти его заслоны, но не покидало ощущение, что я, как бедный родственник, стою перед запертой дверью, надеясь, что обо мне вспомнят и пригласят к чаю. Сначала я мечтала о том, что, когда стану знаменитой волшебницей, мистер Тартц придет и скажет: «Простите меня! Вернитесь! Без вас мне не справиться с очередным проектом!» А я отвечу тихо: «Спасибо, нет». Тогда он подошлет мистера Дармана, тот будет умолять меняи тогда я, пожалуй, сменю гнев на милость, но поставлю свои условия. Потом я мечтала, чтобы мистеру Тартцу понадобилось нечто, что только я одна в целом мире могла бы для него сделатьволшебное или профессиональноевсе равно. И чтобы он обратился ко мне, и я, светло улыбнувшись, выполнила бы все, что он просил. Я сделала бы это в память о прекрасных моментах совместного творчества. И тогда бы он понял, кого потерял все же мало кто знал, как катастрофически он одинок. Попутно я мысленно упрекала его в том, что он ослеп от собственных лучей, потерял почву под ногами и, похоже, не осознает, что он не единственное солнце в этой Вселенной.
Все это мешало мне изучать мир, объем и практиковать волшебство. Это была ломкаее надо было перетерпеть. Я пыталась сосредоточиться на положительных моментах. Да, мне трудно без привычной подпитки, зато не надо больше думать, понравится ли моя работа мистеру Тартцу, гадать, что вызовет его улыбку, чтогнев, а чтораздражение. В какой-то момент меня осенило, что его проекты не так уж и интересны, а мое участие в них было продиктовано снобизмом и честолюбием. Это было началом выздоровления. Интерес к его окружению тоже стал гаснуть. Оказалось, что его приближенные были привлекательны только в его лучах, возможно, как и яв их глазах. С тех пор, как меня перевели в филиал, коллеги резко сократили общениеодни сразу, а другие несколько позже, выдержав из приличия паузу, но зато третьи, что интересно, наоборот, предложили дружбу, и я не была уверена, от чистого ли это сердца, или из необходимости держать меня под контролем. Раньше я сама, не задумываясь, ответила бы на дружбу любого из окружения мистера Тартца только потому, что он был «из окружения мистера Тартца». А сейчас я честно спрашивала себя: интересен ли мне этот человек?
Сам мистер Тартц постоянно всплывал в моем сознании и я подозревала, что он настраивается на мои каналы. Но я ошиблась. То есть, он мог бы это сделать без труда, но я больше не была ему интересная играла по своим правилам. То, что всплывало в сознании, было записью, обычной записью, запрограммированной срабатывать в ответ на ключевые слова или ассоциации. Вероятность того, что я говорю его словами, присутствует и сейчас, но я не уверена, что должна полностью освободиться от его влияния. В конце концов, можно отовсюду брать полезное и интересное, если пропускать все через собственные фильтры.
Новый рабочий режим был менее гибким, возвращалась я поздно и очень уставшая, и выходных среди недели у меня больше не было. Я стала реже бывать в спортзале и значительно сократила прогулки по набережной. И однажды призрак нарядной старушки подстерег меня в холле и пожурил, что я плохо забочусь о своем первичном облике. Нарядная старушка сообщила мне, что Дорис Грумель, моя дальняя родственница, а ее старая приятельница, не получила права использования своего облика, потому что недостаточно хорошо заботилась о его сохранении в период земной жизни, а именнопроводила слишком много времени в душных задымленных кабачках, не говоря уж об остальном, о чем ей упоминать не хотелось бы.
Личность загадочной Дорис Грумель мне удалось установить через объемное видение с небольшой помощью госпожи Терезы. В конце девятнадцатого века старший брат моего прапрадеда уехал в Америку, где работал подмастерьем портного, а потом женился на дочери хозяина ателье. Дорис Ковач, по мужу Грумель, и была одной из его дочерей, а значит приходилась мне троюродной прабабушкой.