Качку Михаил переносил спокойно: в военных командировках, когда попадали в болтанку на вертолетах, трясло сильнее. Поэтому после всех тягот пути по Неведомой дороге и построения портала он с комфортом растянулся на щучьей спине, как на палубе подлодки возле рубки, и сам не заметил, как уснул, убаюканный мерным покачиванием Щуки и плеском волн.
Перекатывались, набегая один на другой, седые валы, шумела крона Мирового древа, тикали ходики и пыхтел самовар. Вся его семья собралась за большим столом, уставленным самой разнообразной снедью. Михаил, кажется, увидел не только прадедов из Красной слободы, но и предков-волхвов из Туонелы, то ли пришедших в гости, то ли после ухода на покой деда Овтая просто воссоединившихся с семьей.
Блестели начищенные мелом пуговицы и звезды на погонах парадного кителя деда Сурая. Гроздьями рябины на снегу пестрели традиционные узоры на цельнокроеных белоснежных панарах предков-волхвов, чьи долгие бороды отливали белым золотом, придавая благородство простоватым скуластым курносым лицам. Седине и морщинам тут не было места. Все прадеды и правнуки выглядели так, словно находились в одной поре, в расцвете зрелости, кроме тех, которые шагнули за грянь молодыми, вроде погибших на войне сыновей Кочемаса и Атямаса.
Крахмальные кофточки Веры и Аглаи спорили белизной с головками сахара, на который с опаской поглядывали предки-волхвы, предпочитавшие к чаю варенье и прозрачный липовый мед. Женщины разных поколений опять суетились, выставляя на стол горшки со щами и гороховой кашей, поднося новые порции горячих блинов, раскладывая творог и кутью, разливая густой кисель.
Чуть в стороне по правую руку от Сурая Михаил увидел непривычно молодого деда Федора и своих родителей, какими их помнил на затертых любительских кинопленках и старых фотографиях. Он хотел подойти и тоже занять место за столом, тем более что обильная снедь распространяла пленительные ароматы, от которых изголодавшийся в странствиях желудок завернулся узлом. Но мать сделала предостерегающий жест, а отец отрицательно замотал головой.
Твое время еще не пришло, пояснил дед Федор.
Михаил хотел возразить, что родителям за этой трапезой тоже нечего делать, но отец лишь глянул на него скорбно-отстраненно, словно передавая главенство в семье, а мать, тихо всхлипнув, спрятала глаза:
Прости, сынок, не досмотрела!
Накрытый вышитой скатертью стол с самоваром исчез, Михаила подхватил черный вихрь, картина смешалась и померкла, а лица родных потускнели и выцвели, утратив краски. Или это опять что-то не то стало с глазами, а тиканье ходиков и пыхтение самовара сменили дикий рев и шум могучих кожистых крыл. Хотянет. Это продолжали плескаться рассекаемые Щукой волны, а на горизонте виднелся утес, за который из последних сил цеплялся скрюченный, почти лишенный листьев отросток Мирового древа. На одной из ветвей, нахохлившись, расположился гигантских размеров ворон.
Слегка всклокоченное из-за ветра блестящее оперенье казалось выточенным из обсидиана или агата, отливая синевой ночного неба. Хотя Ворон Воронович, как и Щука, чурался Верхнего мира, скверна Нави к нему не приставала. Могучий клюв, будто отлитый из вороненой стали, напоминал ростр или надводный бивень корабля. Не просто так самые сокрушительные и крупные парусники средневекового арабского флота называли воронами.
Хотя черные, внимательные, как у всех хищных птиц, глаза сейчас были прикрыты веками, пришельца Ворон Воронович заметил и к тому времени, когда Михаил, преодолев крутой подъем по обрывистому склону, достиг отростка Мирового древа, переместился на нижнюю ветку и приветствовал нежданного гостя церемонным кивком.
Кто и зачем нарушил мой покой? Дело пытаешь али от дела лытаешь? поинтересовался он скрипучим голосом.
Михаил за время своего путешествия настолько привык к мысленному общению, что в первый миг даже растерялся, будто и вовсе разучился говорить.
Ворон Воронович принял его замешательство за робость и посмотрел строго, но вместе с тем ободряюще, как старый профессор, который не имеет целью завалить на экзамене, но хочет понять, насколько студент выучил его предмет.
Если ты пришел за советом, то я готов его тебе дать. Мне многое ведомо, но не обо всем можно рассказать, чтобы не нарушить равновесие и избежать более фатальных последствий. Я отвечу на три твоих вопроса, только ты уж не обессудь. Сумей их правильно задать.
Михаил снова молча кивнул, чувствуя, как внутри, словно накручиваясь медной проволокой на катушку, разрастается гигантский клубок сомнений и противоречий. Вот он и достиг одной из главных целей своего пути. Теперь осталось только спросить про смерть Хозяина Нави. Но как же тогда быть с теми, чьи просьбы он тоже пообещал выполнить? Вопросов-то всего три. Забыть про обещание, которое дал деду Овтаю, и потом всю оставшуюся жизнь казнить себя, зная, как мучается, так и не обретший покоя прапрадед? Оставить без внимания вопрос о Хрустальной гореи бессильно наблюдать, как дом в Красной слободе и другие волости скрываются под толщей зачарованного льда? Обмануть Щукуи лишиться удачи, а то и обратного пути.
Как он мог так бездарно попасться в одну из самых глупых сказочных ловушек для слишком честных и правильных героев? И ждать, что ответы Ворона дадут подсказку для его поисков, не приходится. А ведь он столько ожидал от этого, возможно, самого главного в своей жизни интервью.
Ну что встал, как примороженный? поторопил его Ворон. Язык проглотил? Или тебе его Щука отгрызла?
Михаил глубоко вздохнул, чувствуя, что земля уходит у него из-под ног, а воздуха не хватает, словно он опять оказался в вакууме. Выяснять, как обстоит дело с законами физики в Тонких мирах, он не испытывал никакого желания. Он понимал, что, возможно, из-за своей неосмотрительности лишает себя шанса на победу и подвергает опасности не только Лану, но и всю свою семью. Не говоря уже о тайге и материях еще более глобальных. Но кто его тянул за язык давать обещания? Он выполнит то, о чем его просили, а со своим вопросом потом как-нибудь сам разберется. Набравшись храбрости, он решился и одним духом спросил и про срок деда Овтая, и про Хрустальную гору, и про Щуку.
Ворон Воронович, выслушав его, изумленно каркнул и покачал покрытой гладкими, аккуратными перьями, крупной головой.
И ради этого ты шел через Навь?
Михаил кое-как подавил тяжелый вздох.
Изволь выслушать ответы, качнул черным блестящим клювом Ворон. Хотя не знаю, каким образом ты их при таком раскладе успеешь донести. Прапрадед твой уйдет на покой, когда последний, кого он позвал, шаманское посвящение пройдет. Сам поторопился, самому и расхлебывать. Щука опустится на дно, как только посланцы Трех миров совершат на ее спине путешествие к острову Буяну. А Хрустальную гору ты сможешь и сам растопить. Надо было только поджечь семечко, которое тебе Таисия дала. Удивительно, почему царицы тебя об этом сами не попросили. Не ожидали, видимо, от жены Полоза такой щедрости. Ну так это и не удивительно. Они ж всех судят по себе.
Михаил поблагодарил Ворона, повернулся и стал выглядывать более или менее пологий спуск. Не хватало еще на обратном пути сверзиться и упасть в море-Окиян. Хотя это разом решило бы все проблемы. С другой стороны, он должен донести до родных и Щуки то, что узнал.
Конечно, ответы более туманны, нежели предсказания Дельфийского оракула, но только на первый взгляд. С семечком все вообще очевидно, особенно если не думать о том, что с научной точки зрения совет выглядит нелепицей. В Тонких мирах нарушения законов природы и неевклидовы пространства встречаются на каждом шагу. По поводу деда тоже все более или менее ясно. Сам позвал, самому и расхлебывать. Вот только Михаил как отец совсем не желал сыну тяжкой доли ведуна-кудесника. С другой стороны, шаманская болезнь, если ее не излечить во время посвящения, может привести к самым непредсказуемым последствиям. Оставался только вопрос со Щукой, тут Михаил терялся в догадках. Разве что древняя рыбина знает побольше него и сама поймет.
Размышляя таким образом и стараясь даже не думать о том, где станет искать заветный дуб и смерть хозяина Нави, Михаил начал спуск.
Ты точно ничего не хотел больше спросить?