Нет! Крикнула Алиса, и голос её как-то странно завибрировал. Пока вы не скажете, что у вас с этой Длинной, никуда я не пойду!
Хочешь знать? Рассердился Гор. Я избиваю её, насилую и измываюсь над ней! А после меня это делают парни, стражники, Доктор и гости!!!
Алиса аж задохнулась И Гор беспрепятственно потащил её за собой.
Юго-восток Элодиса формально назывался Дуэ Сааре, по имени когда-то существовавшего здесь эльфийского королевства, но сами жители и особенно жители других областей Нордланда звали эти места Южными Пустошами. В самом деле, по причинам, которые я уже упоминала, пустошей здесь было много. Самые большие назывались Пустошь Старого Короля и Пустошь Злого Глаза. Лесов здесь было мало, и те, которые по праву могли называться таковыми, находились на севере Пустошей, у границ Элодисского леса. Почти у самой границы, в густом еловом лесу, находился небольшой городок, Лосиный Угол, куда и приезжал, формально, граф Кенка, когда вообще ехал в эту сторону, поскольку в маленьком монастыре святой Анны Кемской, славящемся строгостью устава, жила его единственная дочь, семнадцатилетняя Анастасия Кенка. Девушку строгий и славящийся благочестием и аскетизмом отец не баловал: одевалась дочь одного из знатнейших вельмож Острова, прямого потомка правой руки Бъёрга Чёрного, Торда Железная Рука, как и все послушницы монастыря, в унылую форменную одежду, питалась постной монастырской едой. Девушка была не особенно красивая, хоть и не уродина; просто несколько блёклая, лишённая ярких красок: светлые, какие-то серые, волосы, брови, ресницы и даже глаза. Если бы эту девушку кто-нибудь постарался приодеть, и хоть как-то украсить, она была бы даже не дурна, хоть и слишком худа, сутула ихоть это казалось всем окружающим невозможным, запугана. На глазах Анастасии, тогда ещё четырнадцатилетнего подростка, отец насмерть забил мать за ничтожную провинность, а до этого она не раз видела, как он избивает её, слуг, служанок, детей. Анастасия панически боялась отца. Сама она, кстати, отнюдь не была овечкой. За драки с другими девушками её наказывали, а хуже тогосообщали отцу, и Анастасия старалась держать свои наклонности при себе, но они всё равно проявлялись, так или иначе. Анастасия испытывала болезненное влечение к уродству, боли и смерти. Она любила оторвать мухам или другим насекомым крылья и часть лапок, и долго, часами, завороженно наблюдать, как они пытаются ползти. Любила поджигать насекомых и мышей, и смотреть, как они корчатся и агонизируют. Любила смотреть, как режут животных на кухонном дворе, смакуя подробности агонии. Любила рассматривать раны и увечья, как свои, так и чужие. Любила расчёсывать свои болячки и рассматривать всё, что при этом происходило, выделялось и оставалось В общем, она была странной девушкой. Молчаливой, погружённой в себя и какие-то свои мысли, никому не ведомые, и уж тем более, её отцу, который, приезжая к ней только лишь затем, чтобы прикрыть этими визитами свои приключения, компенсировал это такой суровостью, что даже благоговевшие перед ним монахини порой тихо роптали про себя: всё таки, Анастасия его родная дочь, отпрыск его якобы обожаемой супруги! Приезжая, он вызывал к себе девушку, ставил перед собой и форменным образом допрашивал её, сверля взглядом прозрачных бешеных, как у хищной птицы, глаз. С братом, герцогом Далвеганским, они совершенно не были похожи. Герцог был толстяк с крупными чертами мясистого лица, с большим носом картошкой, с толстыми вечно влажными тёмно-красными губами, с сонными тёмными глазами, неожиданно красивыми, с длинными ресницами. Кенка был мужественный, поджарый, даже сухопарый, с волевым лицом, необычайно некрасивым из-за давнего уродства: у него был так перебит нос, что переносицы словно бы и не было вовсе, и эта значительная часть графского лица напоминала какой-то гротескный клюв. Губы у него были очень тонкие и бледные, подбородок сильно выдавался вперёд. Глаза навыкате, очень светлые, почти бесцветные, с точками зрачков, вкупе с носом превращали лицо Кенки в маску какого-то сбесившегося фанатика. Но многие женщины, во всяком случае, пожилые монашки монастыря святой Анны, находили это лицо мужественным, волевым и очень привлекательным, и очень волновались во время его визитов.
В этот раз Кенка прибыл с новым армигером: шестнадцатилетним мальчиком, таким красивым и румяным, что взволновались и молоденькие монашки и послушницы. Пока юноша ждал во дворе, с очень гордым видом держа оружие и вещи своего господина, все до единой девушки и молодые женщины монастыря под самыми разными предлогами ухитрились пройтись по галерее вокруг двора, а самые отважные и привлекательныеи пробежать через двор. Вэл Эльдебринк провожал их весёлыми глазами, улыбаясь так ярко и жизнерадостно, что девушки, поймав его взгляд, не сдерживались, и кто прыскал, прикрываясь рукавом, кто краснел и хихикал, но никто равнодушной не остался.
Вэл был необычайно горд своим статусом. Он восхищался Кенкой, граф был его кумиром. Быть его оруженосцемчто могло быть почётнее?! Вэл по-мальчишески был уверен, что все смотрят на него и все знают, что онармигер великого графа Кенки, и все же или завидуют ему, или восхищаются, и уж точноуважают. На девушек ему было очень любопытно взглянуть, как любому его ровеснику, но больше всего ему хотелось увидеть дочь своего кумира. Эта девушка для него уже, заочно, была окружена неким ореолом, и окажись она даже страшной, как чума и мор, Вэл нашёл бы в ней свои достоинства. Но Кенка вывел во двор довольно симпатичную, застенчивую, молчаливую девицу, и милостиво познакомил их. Ему необходимо было как-то отделаться от мальчишки, на время, пока он ездит в Найнпорт, чтобы лишний раз убедиться, что Драйвер не обманывает его; и он придумал: предложил Вэлу погулять по городу с его дочерью.
Никому другому я своё главное сокровище не доверил бы. Торжественно сказал он, взяв в обе свои ручищи узкую вялую ладошку своей дочери. Но ты, Вэл, оправдаешь моё доверие, я в этом уверен! Погуляйте, сходите в церковь, развлекитесь. Дурного я от вас не жду.
Можете на меня положиться! Весело ответил Вэл, счастливый и гордый оказанной честью так, что аж засветился весь. Он, наверное, единственный в окружении графа не боялся его и всецело в него верил. И граф, известный своей жестокостью, мстительностью и злобой, не терпевший малейшего признака фамильярности, был так тронут этой мальчишеской верой и влюблённостью, что относился к Вэлу почти мягко. Во всяком случае, многое ему спускал. Мальчишка осмеливался даже шутить с ним и порой дерзить, но при там его неизменная почтительность и даже благоговение смягчали суровое сердце графа, и он прощал ему даже дерзости. Оставив ненужного свидетеля в Лосином Углу, граф помчался в Найнпорт. Он знал, что Драйвера там ещё нет, но и не собирался с ним встречаться. Ему нужны были или Барр, или Гестен, и последнийпредпочтительнее. Барр, эту гнусную ведьму, граф боялся, бесился из-за этого, так как бояться бабы ему было вдвойне противно, и ничего не мог поделать: Барр была реально сильна. Кенка был один из тех, кто напал на кортеж Лары Ол Таэр и перебил людей и эльфов, сопровождавших её. Он очень хорошо помнил, на что была способна эльфийская луа, и при воспоминании об этом у него до сих пор противно сжималось что-то внутри. И так же хорошо он помнил, что победить эльфийскую ведьму смогла только Барр.
И как она это умела?.. В Белозёровке граф решил поменять коня, остановился возле постоялого двора, отдал необходимые распоряжения, вошёл внутрь, и вуаля! Ведьма тут как тут, сидит за лучшим столом, с кислым видом жуя какую-то траву. В своём показном благочестии Барр переплюнула даже его самого. Кенка соблюдал все посты, Барр же постилась всегда. Вот и сейчас она угощалась квашеной капустой, водой и чёрным хлебом, сука постная. Кенка, который сам так всегда делал, уверен был, что наедине с собой, в своём проклятом особняке, ведьма жрёт от пуза А может, и нетвон, какая тощая. Бряцая шпорами и шумно дыша из-за травмы переносицы, Кенка уселся напротив, по-рыцарски, отставив одну ногу и упершись рукой с перчатками в колено. Смотрел, внутренне свирепея, как ведьма, не торопясь, прожёвывает капусту, с омерзительно-благочестивым видом утирает губыкстати, бледные и узкие, крестится, потупив змеиные свои зенки, и наконец соизволяет взглянуть на него.