Это была последняя капля.
Ты что, глухая? Отвечай, если я с тобой говорю.
Вертелось колесо вёльхи, ползла пряжа.
Мерзкая жаба. Ноздри Малики расширились. Княжна шагнула к прялке, но не отшвырнула ее только из-за брезгливостиведьминские вещи грязные. Посмотри мне в лицо. Есть здесь кто живой, кроме тебя? Где Сармат? Где его брат-изменник? Я хочу их видеть.
Вёльха и ухом не повела. По-прежнему крутила волокно, тянула нити и, бормоча, улыбалась пряже гнилым ртом.
Малика презрительно скривилась и отступила.
Ты, наверное, страшно глупа. Ведьма не подняла головы. Годы выбили у тебя последние мозги, гнусное отродье. Что ж, оставайся здесь и мри в одиночестве.
Она уже собралась уходить, но напоследок вздернула породистый нос и выплюнула:
Да что ты там все прядешь?
И тогда вёльха гадко захихикала. От неожиданности Малика приподняла черные брови, а ведьма продолжила смеятьсягрудь ее затряслась.
Она спрашивает, что я пряду, сообщила она прялке, давясь скрипящим, надрывным хохотом. Морщинистая шея заходила ходуном. Она спрашивает, что я пряду!..
Два острых глаза впились в лицо Малики. Одинжелтый, второйчерный, без зрачка.
Смерть твою, княжна.
Дрогнуло гордое лицо. Малика выдержала взгляд вёльхи и еще долго и холодно смотрела на нее, вновь принявшуюся за работу.
Старая дура, обронила она надменно. Развернулась на каблуках и вышла вон.
Песня перевалаIII
По лагерю тянулись десятки тяжелых запахов. Чад зажженных костров и древесные смолы, жареное мясо. Приречные цветы, конский пот, разбавленная брага и сырая земля. Запахи клубились вокруг Рацлавы, лезли в рот и носжевательный табак, масло, душица. Как бочку с водой, уши драконьей невесты заливали звуки: треск поленьев, разговоры, стук ножа по ветке. Стрекот сверчков, кваканье лягушек и даже шелест камышей. «Мы еще в княжестве, поняла Рацлава. Поэтому все так спокойно».
Разложенный за ней походный шатер, небольшой, но прочный, пах дорогой и пылью. Та Ёхо, сидевшая напротив, корой и хлебом, Хавторачем-то кислым. От Совьон по-прежнему шел запах стали. И вязкого дыма с горькой полынью. Пугающий запах, тревожный. Воительница наконец-то шагнула вперед и, скрестив ноги, села к их костеркуРацлава услышала, что сейчас на ее плече не было ворона.
Это правда, гачи сур, высокогорница, что в твоем племени есть оборотни?
А правда, что вы привязывать детей к колесам кибиток? ответила Та Ёхо, и Хавтора склонила голову вбок. Я в это не верить. А верить ли ты в наших оборотней?
Нет, резко ответила рабыня. Небо знает только одного человека, способного взять себе чужое тело.
Ну, это как смотреть, развеселилась Та Ёхо. Может, одного. А может, и нет. Кто знать?
Разве в Пустоши нет шаманов, которые примеряют на себя кожу животных? ровным, ничего не выражающим голосом спросила Совьон, и Хавтора неопределенно тряхнула головой.
Некоторые из моего народа пытались переселить свою душу, но у них ничего не вышло. Некоторые пытаются до сих пор. Один лишь Сарамат-змей
Рацлава откашлялась и почти до груди натянула отрез плотной ткани, которым оборачивала ступни. Пламя костра, разожженного перед их шатром, приятно постреливало в воздухе. Она потянулась к нему и повернулась туда, где должна была сидеть Та Ёхо.
Вы поклоняетесь Сармату?
И да, и нет. Высокогорница пожала плечами и пригубила напиток из рога, обвитого едва заметной трещинкой. Среди наших богов есть Молунцзе, красный дракон. А есть Тхигме, белый. Молунцзеогонь, зло и кровь, когда Тхигмелед, мудрость и вечная зима, лежащая на вершинах Айхаютма. Многие старейшины считать, что оба драконаипостаси одного бога. Единого, как цикл жизни.
Та Ёхо поставила рог на поджатые ноги.
Насмешник и хитрец Молунцзе строить козни человеческому роду и сам обращаться человеком на полную луну. Раз за разом Тхигме, который возвращаться в людское тело, когда хочет сам, мешать ему. Козни Молунцзе становиться все страшнее и губительнее, но Тхигме помогать нам. Он исправлять их последствия. Предугадывать их. Убивать Молунцзе каждое новолетье, но тот возвращаться снова.
А что будет, если Тхигме не разгадает хитрость?
Миру прийти конец, улыбнулась Та Ёхо. Это правильно, Раслейв. Однажды так и быть. Однажды, но не сейчас.
Совьон криво усмехнулась и посмотрела на синеющие в ночи горы, гнутые и острые, как зубцы короны.
Подожди-ка, гачи сур, возмутилась Хавтора, расправляя сухие и тонкие, словно у девушки, плечи. Хочешь сказать, что этот ваш ТхагмаКагардаш?
«Хьялма», упрямо подумала Рацлава. Старший княжий сын, так почему ему дают настолько странные имена? Хьял-ма, резкое, хлесткое, будто удар кнута. Будто ожог, оставленный морозом.
Богохульники! взвизгнула Хавтора, а Та Ёхо широко заулыбалась и отпила из рога. Кагардаш был слаб, и он умер человеком! А какие-то гачи сур посмели посчитать его ровней Сарамату! Да вы, бель гсар ади, юлду шат чира, неотесанные, самонадеянные, и эта ваша вера
Знай свое место, рабыня. Совьон положила тяжелую ладонь на свое колено, оттопырив локоть. Грозно блеснули глаза. Если ты еще раз оскорбишь чужих богов, клянусь, я вырежу тебе язык.
Она была красива и внушительна, воронья женщина. Тонкий прямой нос, широкие брови, одна из которыхрассеченная. Густые волосы, заплетенные в нетугую косуголову окутывал иссиня-черный ореол. И если бы Совьон не была так сильна и мужеподобна, многие воины сошли бы по ней с ума.
Осаженная, Хавтора сгорбилась, хотя мгновенно ощерила зубы в лукавой улыбке.
Так тому и быть. Но я думала, что ширь а Сарамат, драконьей невесте, мерзко слушать подобное.
Возможно, Сарматчеловек, а возможно, вечно крылатый ящер. Но чем его считают слабее, тем Рацлаве легче.
Ты ошиблась. Девушка поправила длинный рукав платья, наполовину лежащий на подстилке. Прости ее, Та Ёхо.
Высокогорница не думала обижаться. Она махнула рукой, свободной от рога, показывая, что тема исчерпана.
Ссорыне лучшая музыка для моих ушей, заметила она. Но если мы заговорить о музыке, Раслейв, я видеть свирель у тебя на груди. Ты не хотеть сыграть?
Рацлава готова была поклясться, что Совьон напряглась. Она даже задышала по-другому, одновременно глубоко и рвано. Мускулы под ее рубахой затвердели, шея застыла. Но лицои Рацлава не знала об этомосталось совершенно невозмутимым.
Я бы с радостью, Та Ёхо, девушка покачала головой, но у меня болят пальцы. Она провела ладонью, перевязанной лоскутками в засохших бурых пятнах.
Это правда. Старый черногородский воевода дался ей слишком тяжело.
Мне очень жаль.
Пустое, отмахнулась Та Ёхо. Сыграть когда-нибудь в другой раз. Лечить свои пальцы!
Усмешка тронула маленький пухлый рот Рацлавы.
Хорошо. Вылечу. Нет, ее пальцы никогда не заживут. И боль никогда не уйдет. Иногда она становилась такой сильной, а крови лилось так много, что Рацлава не держалась на ногах. Но придет время, и она будет падать после более искусных песен. А потом перешагнет и их.
Чем же ты так сильно изрезала руки, Рацлава с Мглистого полога? Дыхание Совьон выровнялось, а голос напомнил упругое дребезжание металла. Разве у тебя есть нож? Возможно, кто-то напал на тебя или лекари вскрыли тебе жилы?
Девушка погладила перекинутую через плечо косицу. В висках застучало, и Рацлава, медленно поведя едва запекшимся подбородком, выдавила ответ. Он пришел на ум раньше всего:
Я упала.
Хавтора вскинула руки, округлила губы и закачала головой. Дай ей волю, она бы разразилась стенаниями.
Наверное, в лесу? подсказала старуха.
В лесу, ухватилась Рацлава, чувствуя, что Совьон ей ни капли не верит. Распорола кожу о терновый куст.
Позже девушка поняла, что ложь выглядела жалкой. Когда она пошла в лес? Зачем? Как ее могли выпустить пристроенные няньки? А ведь, судя по крови, это случилось совсем недавно.
О терновый куст, выдержав паузу, повторила воительница. И сухо добавила: Будь осторожнее.
Ветер сменился, и от Совьон так сильно дохнуло полынью, что Рацлава вздрогнула.
Место из ее сна окружали льдисто-голубые фьорды. С мягкой травой на склонах и с водопадами, стелющимися по породе, как фата по стану юной невесты. Мглистый полог, родина Рацлавы. Она, почему-то в своем роскошно-нежном платье с длинными рукавами, стояла на скале, обдуваемой холодными и пряными ветрами.