Ох, братцы, ну и дела. Крумр вытер лоб медвежьей ладонью. И облегченно засмеялся.
Когда переправляли повозку драконьей невесты, за Крумром стояла уже половина отряда. Мост строили под телеги, и поэтому Тойву не выпустил ни Рацлаву, ни рабыню. Скрипели колеса с запутавшимися в них веточками лесной герани, им вторил мост. Совьон видела, как полная рука Рацлавы отдернула занавеску и девушка выглянула наружу. Жадно втянула приречный воздух, подперла кулаком белый с ссадиной подбородок. Сегодня Хавтора одела Рацлаву в платьекрасивое, но куда более простое, чем в первый день. И Совьон зацепилась за него взглядом.
У каждого человека есть мелочи, открывающие его, будто свиток. У Тойвусделанный женой оберег, у Оркки Лисапотертые сапоги с давней историей, о которой Совьон могла только догадываться. У его прихвостняповязка на глазу и стебель дикого хмеля, иногда заложенный за ухо. Без сомнений, у драконьей невесты этосвирель, но было и что-то кроме. Совьон настороженно всматривалась. Она ведь почти поняла, почти
Рукава. Длинные рукава, ниспадающие если не до земли, то хотя бы ниже бедер. Ходила как-то по деревням сказка о юной колдунье: взмахнет одним рукавомвыльется озеро. Взмахнет другимпрорастет дерево, а внутри негомеч-кладенец. Совьон чуть откинулась назад. Ах, вот оно что. Женщина привыкла доверять своим чувствам и, разобравшись, удовлетворенно выдохнула.
Но Рацлава заставляла вспомнить и другие сказки.
Жил в одном княжестве юноша. И он не был ни красив, ни силен, но стоило ему забить в барабан, не то где-то найденный, не то доставшийся в наследство, как все люди рядом с ним теряли разум. И набрасывались друг на друга. Юноша хохотал и, играя на барабане, раздувал распри и войны.
Одному тукерскому хану подарили рабыню. Девушка была хромой, но когда танцевала, браслеты на ее запястьях и лодыжках издавали чистый, ни с чем не сравнимый звон. Суровый хан тут же полюбил хромую танцовщицу и сделал ее своей ханшей.
Но сначала была, конечно, великая женщина, горная колдунья. Время не пощадило ее имя, зато своим прозвищемПевунья камняона назвала всех, кто появился после. Голос Певуньи камня мог повторить любой звук в миретрель соловья, рокот волн или гром. Она пела прекрасно и неповторимо, так, словно снимала кожу. Лоскут за лоскутом обнажала душу и управляла человеческой волей. Подчиняла ветра и пламя, моря, и, если она пела, даже камень не мог остаться равнодушнымтак и появилось прозвище.
Все певцы камня были отмечены бессмертным даром, и в историях про них часто упоминалась кровь. Соперница хромой танцовщицы украла ее браслеты, желая сплясать в них и вернуть любовь господина. Но браслеты размололи ее руки и ноги. Купец, наслышанный о волшебном барабане, заполучил его обманом, а пытаясь сыграть, изрезал и переломал все пальцы.
Совьон знала, что дар всегда оставляет следы. Она чувствовала его, как воронвкус смерти. Спящая сила клокотала в жилах, пенила воздух. И Рацлава-невеста была совершенно бездарна. Онаэто бесталанная соперница танцовщицы. Хитрый купец и десятки других, не отмеченных богами. Тех, кто завидовал умельцам и восхищался ими.
Тойву спросил, кто Рацлава такая, и Совьон нашла ответ. Самозванная певунья камня, которая выменивала на музыку собственные боль и кровь. Кому бы ни принадлежала костяная свирель, она отвергала Рацлаву. Но девушка продолжала играть. Ее ладонисловно перепаханное поле. Совьон видела, что Рацлава с трудом держала чарку и роняла ложку. Сколько у нее было вывернутых суставов и порванных жил? Сколько еще будет? Не то чтобы Совьон переживала: ей лишь следует знать, на что способны искалеченные, но упрямые руки.
Последняя телега переехала через реку, и Совьон легонько стегнула Жениха. Конь ответил утробным горячим рокотом и взлетел на мост. Погарцевал на старых досках, пока Совьон оглядывалась напоследок, иссиня-темный лес окутал туман, а над верхушками елей кружили сороки. Совьон ехала чинно, но быстро, и, не удержавшись, тоже посмотрела на воду. Под мостом медленно проплывали водоросли и осколки тающих льдинок. А глубже лежало девичье лицои озорно усмехалось замыкавшей отряд воительнице. Косы русалки взбухли, мутные глаза не мигали, а из тронутого тленом рта выбегали пузырьки: она смеялась.
Совьон и бровью не повела, но мысленно скривилась, а ворон защелкал у ее уха. «Рехнулась, дура. Солнце еще не село, так куда вылезла?» Женщина повернула голову, удостоверившись, что воины перед ней ехали достаточно далеко. А русалка прильнула к самой поверхности, и теперь вода с трудом закрывала кончик ее курносого носа. Девица смотрела на Совьон с большим любопытством, чем та на нее, недаром русалка решила показаться.
«Идем к нам, будто хотела сказать она. Поиграй, поиграй с нами, грозная, суровая в»
Если бы Совьон сделала резкий жест, русалка бы с хохотом скользнула обратно на дно. Дразнящие, пугливые, глупые твари. Но воительница посчитала, что может привлечь ненужное внимание. Она села прямо и похлопала Жениха по шееконь подергивал мордой, пытаясь отыскать источник сладковато-гнилостного запаха. Если дать ему волю, он бросится с моста и разорвет нескольких русалок огромными челюстями. А потом оставшиеся его утопят.
Ну же, сухо проговорила Совьон, и Жених, издав новый рокот, подчинился. Он отвернулся от реки, чтобы отвезти хозяйку на противоположный берег, а русалка вдруг подняла лицо из водыи закричала.
Она пыталась вывести воительницу из себя. Развеяться вместе с сестрами, коротающими век на илистом дне. Совьон стиснула зубы, а крик разнесся над рекой, заставив кровь загустеть в жилах, а воронавзмыть с плеча в небо.
Что это? рявкнул Оркки Лис. Что это было?
Его прихвостень сощурил единственный глаз и чуть наклонился вбок, перехватив поводья. Драконья невеста вцепилась в занавеску перевязанными пальцами, а воины неспокойно оглянулись. Их руки потянулись к оружию.
Ветер, сказала Совьон и заставила Жениха сойти на землю.
Скали натянул удила с такой силой, что его конь взвыл.
Надо посмотреть.
Нет, проскрежетала воительница, хлестнув вороного и преграждая вход на мост. Не надо.
Многих забирала Русалочья река. Коварством заставляла вернуться, чтобы больше уже не отпустить. У переправы повисло угрюмое молчание, которое нарушали лишь плеск воды да шелест камышей и хруст осоки. Даже Тойву не выдержал и потянулся к оберегу на шее. Стиснул его вспотевшей ладонью и хмуро посмотрел на Совьон. На грозного коня под ней, на взлетевшего ворона. На ее синий полумесяц, будто налившийся приречной тенью.
В путь, обронил он. И, видя, что воины неохотно отходят от моста, гаркнул: Шевелитесь!
На ночь они остановятся ниже по долине, врезающейся в скалистое предгорье. А утром недосчитаются седого Крумрачасовые расскажут, как он, едва не затеяв драку, взял смирную кобылку и поехал на юг от лагеря, к болотам, в которых терялась Русалочья река. Совьон знала, что Крумру почудилось, будто там кричала его дочь Халетта. Что ночью он будет словно пьян или болен, и русалки уволокут его тело туда, где вода быстрее. Зацелуют-обглодают глазницы, вплетут цветы в седые волосы, затянут косы вокруг шеи. Рыбы поселятся в его ребрах, а водоросли опутают грудину.
Совьон срежет у себя тонкую прядь и подожжет ее у рассветного костерка, пока никто не видит.
Первый.
Топор со столаI
Есть одна хорошая песня у соловушки
Песня панихидная по моей головушке.
Волчья Волынь встретила их промозглыми ветрами и холодным светом путеводных огней. Волны пенились и били в борта корабля, длинного и узкого, с высоко поднятыми носом и кормой.
Давно в Волчьей Волыни не видели такого: на парусе был вышит сокол. У берегов города, высившегося над Дымным морем, Хортим Горбович наконец-то приказал поднять его: корабль еще подходил к Волыни, а со смотровых башен все наверняка уже разглядели. И теперь в Волчьем доме ждали прибытия гуратского княжича-изгнанника. Того, кому запретили появляться под родовым знаменем, Мстивой Войлич это, конечно, понимал.
Он понимал слишком много, волчье-волынский князь. Отец княжича Хортима ненавидел Мстивоя и не воевал открыто только потому, что Гурат-град находился слишком далеко. К северу от Волчьей Волыни лежали лишь маленькие поселения айхов-высокогорникових жители спали в юртах, одевались в меха и прославляли своих шаманов-оборотней. А севернее айховодни остекленевшие от мороза пики, по легендам, скрывавшие за собой драконов. Таких, каким Сармат и в подметки не годился. Через все Княжьи горы от восточной Волыни креп Черногородсамое северное княжество запада. А его здесь, среди камней и моря, считали цветущим югом.