Кригга заплетала волосы Малики, и это ее и успокаивало, и разжигало новое любопытство. Княжна словно пришла из другого мира, мерцающего, как чрево Матерь-горы. Этот мирмноголетняя слава, древняя кровь и верные воины, которых воспоют в легендах. Это литые колокола на соборах, бьющие на княжеские рождение, свадьбу и смерть. Это величие, ладан и бархат, а не пряжа, коромысло и холстина. Не скот, который Кригге нужно кормить, и не сестры, за которыми присматривать.
Криггу снова ужалила жуткая мысль о семье, и, не сдержавшись, она подала голос. Лишь бы не думать о горе. Лишь бы не бояться.
Ты сказала, в нас нет злобы, осторожно начала она, перетягивая косу алой лентой из сундука. Но меня учили, что злоба не для женщин. Потому что их призваниерождать и ласкать, а не ненавидеть.
Кригга отошла, а Малика медленно провела рукой по всей длине косы. Девушка боялась, что княжна ей не ответит, но та задумчиво провела прокушенным языком по зубам. Кригга не знала, что недавно она даже хотела разговорить старую вёльху.
Ненавистьэто сила, прошелестела Малика. Она разрушительнее любви и страха. Ты когда-нибудь встречала людей, вынужденных ненавидеть? У них внутри огоньи не хуже драконьего.
Он убивает их.
Он дает им мощь. А уж потом убивает. Малика пожала плечами. Если бы люди ненавидели Сармата больше, чем боялись, он бы давно был мертв.
Бабка рассказывала Кригге много историй. И иногда в них встречались такие женщины, как Малика. Они растили сыновей для мести. Доставаясь завоевателям, резали их на ложе. Жгли дома тех, кто сгубил их род.
Но вы же не только боитесь его. Малика склонила голову. Вы, жители деревень в Пустоши, называете себя княжьими людьмитакими, что живут в Гурате, Черногороде или в Волчьей Волыни. Но вы слушали степные сказки о том, как велик Сарамат-змей. Ох как он могуч, как опасен. Вы прятали в своих подполах тукеров, когда те зарезали моего старшего брата. Мой отец не выжег вас только потому, что решил, будто это был честный бой. И, как тукеры, вы боитесь Сарматаи восхищаетесь им. Это отвратительно раболепное чувство.
И в Горбовичах текла тукерская кровьодна из их прародительниц была ханской дочерью. Но жили они, как и все в Гурат-граде, по заветам Княжьих гор. Степь меняла их быт, но не костяк. И Кригга застыла: для их деревни Сармат действительно был внушающим ужас, жестоким, но божеством.
А разве им не стоит Она поздно спохватилась.
Восхищаться? зло усмехнулась княжна. Черви откупились тобой. Ты была им сестра и дочь, а они швырнули тебя Сармату. Вот они, ваши страх и обожание. Приятно?
Нет.
Это спасло мою деревню.
Уверена?
Нет.
Но даже если спасло, не мерзко ли принимать подачку от такого, Малика скривилась, существа? Ты, кажется, любишь легенды. Кем был Сармат?
Кригга, устроившись у стены, подтянула к груди колени.
Княжьим сыном. Тукеры говорят, что ханским. Но он обрел великий дар.
Он украл его. И пытался отнять власть у человека своего родаа каждая власть от богов. Значит, он был мятежником и вором.
Кригга ждала, что Матерь-гора содрогнется, но этого не случилось. И тогда задумчиво наморщила светлые брови.
Но ведь и твои предки захватывали власть. Увидев, как изогнулись губы Малики, Кригга забеспокоилась. Разве нет?
Хан Багсар позвал моего праотца, жившего на юге Княжьих гор, править в Гурате. Он сам окропил его лоб миром и сам подал ему венец.
Гурат недаром считался кровавым городом. Хан Багсар прибегнул к помощи могущественного чужака потому, что опасался собственных братьев. Первый князь, который даже не был прямым предком Горбовичей, разбил тукерские орды. Уничтожил приближенных к престолу изменников и отстроил Гурат ввысь и вширь.
Мой праотец убил хана Багсара, когда тот задумал от него избавиться, чтобы получить богатый город и усмиренную степь.
Степь недолго была спокойна. Тукеры не приняли новую власть, и кровь щедро оросила Пустошь. Поэтому в тукерском языке «ксыр афат», княжьи люди, еще означало «захватчики». «Враги». И сейчас в глубине степи существовали особые ритуалы. На праздниках тукеры сворачивали головы соколамсимволу нынешних правителей Гурат-града.
«Если такая власть от богов, то очень злых», подумала Кригга. Злых и великих, потому что, что ни говори, предки Горбовичей сделали «город ослепительных ханов» жемчужиной Княжьих гор. Оплотом прославленных князей. Словно услышав ее мысли, Малика спросила:
А был ли Сармат достойным правителем?
Нет. Веселым и жестокимда. А достойным, какую легенду ни возьми, не был. Но Кригга решила, что не ее ума дело отзываться о венценосных, и промолчала.
В Матерь-горе даже тишина казалась звенящей, дробящейся о самоцветы. Кригге постоянно слышались какие-то звукине то далекий, едва различимый рык, не то шарканье ног и стук капель. Шорох, шепот, дыхание в минералах. Поэтому Кригга верила, что Матерь-гораживое существо.
Мне рассказывали, у Сармата множество чертогов с сокровищами, проговорила Малика. Не столько для Кригги, сколько для себя. Я давно плутаю в горе. Я видела десятки залов, но с золотом и кристалломни одного.
Зачем тебе золото? Княжна брала из сундуков только самое необходимое, и Кригга даже побоялась предложить ей венец с гуратских фресок. Малика подняла черные глаза.
Где золото, там Сармат.
В Кригге шевельнулся еще один страх, который она отчаянно старалась подавить. Платье, кольца, черевичкипридет время за это платить. Придет время, и девушка встретит дракона, и тогда ее не спасет никакая молитва. Человек он или чудовище, божество или ворне столь важно. Все вызывает ужас до холодного озноба.
Ты ты не видела его? Кригга тут же осеклась. Она могла бы и догадаться.
Нет. И в этом «нет» не было страха. Только показное, небрежное равнодушие и взлелеянная в груди ненависть.
Ярхо-предатель убил отца Малики на ее глазах. Сармат сжег ее великий город. И если дракон действительно бывает человеком, так, как говорят деревенские сказки, несколько дней, ночь или час, пусть заклинает мать, чтобы этот год не стал для него роковым.
Матерь-гора словно расправила огромную каменную грудь и легонько вдохнула: с грубо обтесанного потолка посыпалась крошка.
Хмель и мёдII
Желтый лист сорвался с дерева и, кружась, плавно опустился на воду. Лутый небрежно отбросил его пальцами и запустил ладони в бочонок. Вода была студеная, речная, и юноша так растирал кожу, что его уши и щеки покраснели. Судорожно выдохнув, он снова сложил руки чашечкой и плеснул на волосы. Капли потекли внизпо шее и плечам в желтоватых крошках веснушек. Лутый, конечно, купался в реках вместе со всеми, но лицо мыл только когда оставался один: нужно было снимать повязку.
А, ты здесь, парень. Оркки Лис подошел к немужухлая трава похрустывала под потертыми сапогамии хлопнул ладонью по обнаженной спине. Поторопись. Тойву ворчит, что солнце поднялось, а мы еще не двинулись с места.
Лутый выпрямился, и вода побежала вдоль позвоночника. Взял подвешенную у пояса широкую повязку, аккуратно расправил и закрыл почти всю левую половину лица. И только потом обернулся.
Батенька, улыбнулся он, тряхнув мокрой головой. Ну не оставят же меня, правда?
Оркки Лис цокнул языком, выражая сомнение, и прошел вперед. Будто невзначай, оперся о край бочонка и приблизился к уху Лутого.
Разговор есть.
Юноша склонил голову, показывая, что слушает. Его правый глаз блеснул, как начищенная золотая монета. Оркки отодвинулся и взглянул в другую сторону.
Тойву делает вид, что с бабой и словом не обмолвился. Отмалчивается, словно и не уходил шептаться, при всех нас. Хорош, нечего сказать.
Шептались о драконьей невесте, в тон ответил Лутый и поднял сброшенное под дерево льняное полотенце. Глаз не дам, но зубпожалуйста.
О ком женщина откажется говорить при дюжине мужчин? Либо о себе, либо о другой женщине. Но Совьон едва ли резко потянуло на откровения, да и Тойву сейчас заботила лишь драконья невеста. Больше, чем собственная жена и все черногородские красавицы.
Совьон сообщила что-то важное.
Ну спасибо, хмыкнул Оркки, а Лутый, вытершись, перекинул полотенце через шею и улыбнулся еще шире. Не скалозубь. Из Тойву об их делах ни звука не вытащишь. Совьон и подавно ничего не расскажет мне-то точно. Лутый кивнул. Покрутись рядом с ней.