Я знаю. Прошептал Гарет.
Мне жаль, что ты знаешь. Взглянул на него Гэбриэл. Я не знал, что кто-то мучается вместе со мной Мне бы этого не хотелось. Хотя то, что я никому не нужен, что я совсем один, сильно меня мучило. Когда я валялся, в крови, избитый, связанный, и подыхал от жажды, самым страшным мне казалось, что на это всем плевать, что нет ни одной живой души, которая просто хоть пожалела бы меня. А они ещё свежие раны мне солью присыпали
Гарет глухо вскрикнул, вновь закрывая лицо руками. Потом, придя в себя, налил ещё вина себе и Гэбриэлу, жадно, залпом, выпил.
Я могу не рассказывать дальше. Сказал Гэбриэл, с жалостью глядя на него.
Нет. Выдохнул Гарет. Говори. Не пропускай ничего. Я хочу знать. Прошу тебя.
А что рассказывать?.. Это с год где-то продолжалось, пока Хэ не понял, что либо я всё-таки сдохну, либо ему придётся сменить обращение со мной. О, он хитрый, тварь! Я сидел в клетке в его покоях, а он меня потихоньку обрабатывал. Что, мол, зауважал меня, что я достоин быть среди избранных, а избранныеэто Домашний Приют, его семья, его любимые сыновья, и что он мечтает когда-нибудь увидеть меня среди них. Лакомства мне совал сквозь прутья, говорил так сочувственно. Что, мол, всё это только для моего же блага, чтобы я смирился, потому, что непокорных полукровок люди сразу убивают, а он, мол, нас готовит к жизни в жестоком мире. Много ли мне было надо? Усмехнулся он горько. Я настолько к тому моменту был измучен И душой даже больше, чем телом. Я устал, я устал бороться, мне так хотелось сочувствия Помощи. Он, сука, это угадал. Но сначала он заставил меня выполнять всё, что хотел Он для этого отправил меня в Галерею, где у меня на глазах мальчишку три дня убивали два урода, Нерон и Клавдий. Глаза ему выдавили, руки жерновами раздавили, по одной, не торопясь, потом, приведя в себя, жгли их Насилуя при этомодин калечит, другой насилует, пока тот шевелится и кричит. Они его отпустили, только когда от него одна болванка осталась, без глаз, без кистей рук, без ступней, почти без кожи. Я думал, что я следующий Меня трясло и рвало через раз, я почти помешался. Когда ко мне подошли, чтобы воды дать, я заорал и чуть не убился о прутья клетки Я думал, что сейчас меня Но не меня. Они Кая туда притащили. А Хэ, который тоже пришёл, сказал: или ты сейчас сдашься, или следующийон. Я сломался. Он отправил меня на Конюшню, к другим пацанам, сказал, тварь, что я должен заслужить, чтобы меня повысили, и тогда, мол, я буду сам король над всеми Садами Мечты. И три года я прожил там. Сбежать пытался, трижды. Первый раз сказал Каю, мы вместе побег планировали, но он сдал меня Хэ, чтобы в Приют попасть Не попал. Нас обоих выпороли так, что Кай умер сразу, под плетьми, а я выжил, хоть и валялся в бреду и в крови долго Несколько дней. Меня бросили, связанного, наверху, лето было, я был в комнате без окон Там жарко было, и мухмиллион. Они ползали по мне, по моим ранам, по лицу Я выжил, и попытался сбежать во второй раз. И опять меня друг выдал. Но его не выпоролитолько меня. А я всё равно вновь попытался бежать, в этот раз один, и в этот раз более удачно: я много дней прятался в коридорах этой проклятой башни, крыс ел, воду воровал по ночам, искал выход И понял, что нет выхода. Меня снова поймали. Я думал, что мне конецменя Аяксу отдали, в Галерею, на два дня. За эти два дня он мне грудь сжёг, пальцы снова переломал, в общем Покуражился надо мной всласть. У меня рёбра и ключица были сломаны, я дышал через такую боль, что вспомнить страшно. Вообще-то, в Галерею навсегда отдают, оттуда никто не возвращался, но меня вернули. До сих пор не понимаю, почему. Помню, как валялся тогда один, прямо на каменном полу, ожоги болят, так, что аж глаза из орбит вылазят, пальцы и рёбра переломаны, пить хочется так, что глотка слипается, а кувшин с водой стоит у самой двери Я сутки к нему полз. Чуть проползу и сознание теряю, и в бреду доползаю и начинаю пить, а вода в горло не проходит, и снова А когда всё-таки добрался, то взять кувшин не могуон тяжёлый, а у меня пальцы все сломаны. Я тогда аж заорал от отчаяния, лежу, ору, слёзы градом И тут дверь открылась, и вошёл Гефест, тогдашний вожак Приюта. Он мне воды дал, велел Клизме меня лечить, а потом забрал в Приют.
Я помню. Гарет, бледный, надолго приложился прямо к бутылке, вытер рот. Я помню эти сны. Я тогда проснулся, и что со мной было, это никому, кроме нас с тобой, не понять! Я тогда в Дании был Выполз на крышу, упал на колени, и плакал и молился, криком кричал, требовал у Бога, чтобы он тебе помог Надо же. Помог.
Помог. Кивнул Гэбриэл и тоже отхлебнул вина. Не знаю, кто, но помог. В Приюте стало легче. Меня больше не продавали садистам, вообще почти никому не продавали. Я стал дорого стоить, у меня четыре своих гостя осталось Меня почти больше не били. Он рассказал про Приют, про порядки там, про Гефеста, про вскрытия, Девичник. Гарет слушал и то и дело прикладывался к бутылкеему было так тяжко, так жутко, так невыносимо больно слушать Гэбриэла, что он едва сдерживал себя. У него не укладывалось в голове, что всё этоправда, что всё это происходило, когда он жил, обижался на отца из-за пустяков: коня не подарил, меч не тот; терял аппетит из-за дамы старше себя, да ещё замужней, прочие мелочи А в это самое время Да что там, это и сейчас всё происходит! Вот сейчас, в эту самую минуту происходит!
Мне нравилось, представляешь? Продолжал Гэбриэл. Я ведь не знал больше ничего, только это всё. Мне казалось, что по-другому и не бывает, а значит, я хорошо устроился в жизни, добился многого. Думал о том, чтобы в страже очутиться и больше никогда никому не угождать. Ну, это мне казалось вообще чем-то запредельным! Но тут появилась Алиса, и я
Алиса?! Содрогнулся Гарет. Твоя невеста?! Онатам?!
Да. Смутился Гэбриэл. Понимаешь, Хэ хочет наследника, мне Доктор рассказал. Ну, типа, он жениться на ровне не может, она его разоблачит, её родные могут вмешаться, как-то так. Вот он и отобрал четырёх девчонок на фермах, их воспитали, как принцесс, всему обучили, языкам там, манерам, музыке, всякое такое. Он их того решил поиметь и ждать, которая понесёттогда бы он на ней женился, а при родах избавился.
Но зачем четырёх?!
Он ведь содомит Он женщинами брезгует. Ему непременно нужно было, чтобы девственница, и чтобы мучилась и боялась, чтобы в ужасе былапо-другому он не возбуждается. Он специально настаивал, чтобы она вообще росла в полном, как его, неведении, да?.. Чтобы даже не знала, чем мужик от девушки отличается. Чтобы чистая и невинная была, как цыплёнок.
И Алиса
Да, онапервая из них. Её привезли Я её увидел, и всё. Не знаю, как сказать, чтобы всё, что я тогда почувствовал, объяснить. Она такая была Её тоже опоили, как нас всех, она такая была чистая. Маленькая, нежная, и вся светилась Я стоял, смотрел на неё, и мне было стыдно. Стыдно от того, что я смотрю на неё, когда она ничего не знает о нас, о том, что с нею сейчас сделают, не подозревает, что мы на неё пялимся. Стыдно от того, что я такой. Не знаю, как понятнее сказать?
Я понимаю. Тихо сказал Гарет. Он представил себе Алисумаленькую, трогательную, такую хрупкую. У него не укладывалось в голове, что онаона! была там, с её невинным лицом, прекрасными глазамиНо её же не
Если бы! Горько взглянул на него Гэбриэл. Он изнасиловал её, а я держал. Она настолько невинная была, что даже не поняла, что с нею сделали, в панике быладумала, мы сумасшедшие, и так решили её убить. А я с этого дня словно свихнулся. Она у меня постоянно была перед глазами, я только о ней мог думать. И становился Другим. Всё возвращалось, я становился таким же, как был Гордость вернулась, боль, стыд вернулся; я стал понимать, что делаю, во что превращаюсь, кто такой Хэ, и кем становлюсь я Я ночью к ней приходил, смотрел на неё, как она спит, волосы украл Нет, перехватил он его взгляд на волосяной шнурочек на своём запястье, это она сама мне сделала, а украл я маленький локон, короче Прятал его, и когда мог, рассматривал, гладил. А потом и Хэ, и Клизма уехали, и я днём к ней пришёл. С вином и пирожными, за золотой купил у Марты, поварихи. Стеснялся, он усмехнулся нежно, жуть. Она ведь такая ты не представляешь, как она отличалась от всего, что там было! Какая была нежная, какая особенная! У неё и голос, и речь были совсем другими, такими чудесными! Как она ухитрилась меня, такого, как я был, не возненавидеть, не смеяться надо мной, а полюбить! Я до сих пор порой думаю, что может, она вовсе меня не любит, просто она такая добрая, и благородная, и такая Ну, благодарная! Но я-то, Гарет, я её люблю, люблю так, что аж больно порой, но я ради этой боли на всё готовдаже больно, лишь бы с нею! Когда она со мной, всё сияет, когда её нетвсё меркнет. Она моё солнышко, без неё мне даже днём темно.