Что ты делаешь?
Она замерла.
Не знаю. Я, когда волнуюсь, начинаю косичку заплетать. Само собой получается. Глупо, конечно.
Родрик улыбнулся. Подошёл и ласково потрепал её и без того взлохмаченную шевелюру. Рука у него дрожала.
Не бойся. Всё хорошо. Так где Гаран?
Эирлис шмыгнула носом.
Он ушёл.
То есть как ушёл?! Когда?
Она слабо махнула рукой.
Просто ушёл.
Эирлис поднялась, придерживая платьесбоку на нём виднелась прореха едва не до середины бедра. Нога была исцарапана: три длинных борозды от когтей той твари. Эирлис взяла тряпку, смочила её в ведре с водой и, закусив губу, принялась смывать капельки крови. Родрик глянул искоса, тут же заставив себя отвести взгляд. Нога была такая стройная. Слава богам, просто царапины. Жаль было бы портить такую красоту.
Он был твоим другом? спросила она.
Ну, не совсемРодрик слегка замешкался. Скажу так: мы были знакомы.
Эирлис кивнула.
Я так и думала. Тем более не стоит расстраиваться. Он был плохим человеком.
С чего ты взяла?
Я знаю.
Родрик недовольно фыркнул.
Знает она слыхали, как же. Вам, бабам, и знать ничего не надо для того, чтобы знать. Вам всё от рождения ведомо. Он помолчал немного. В подвале была только одна такая тварь?
Да. Эирлис посмотрела на него как-то странно. Одна. Двум взяться неоткуда. Но не бойсятеперь её нет.
Как такнет?
Эирлис пожала плечами. Родрик подскочил к люку, рывком открыл крышку. Нагнулся, всматриваясь. Лучина мерцала, потухая. Он слышал, как тот паук падал вниз, судя по звукуломая лестницу. У лестницы действительно не хватало перекладин, обломки которых валялись на полу среди лужиц и вонючих брызг крови. И правданикого.
Да пусть Вил сожрёт меня со всеми потрохами! взъярился Родрик. Тот урод в храмеон тоже исчез после того, как Родрик его убил. Куда он делся?! Тот паук?
Эирлис тихонько вздохнула.
Если их убить, они тают. И больше никогда не возвращаются. Ты не знал этого?
Проклятье. Родрик уселся на чурбак. Его едва ли не трясло. У меня тут с вами мозги скоро потекут. Ясен пень, что не возвращаются. А то обычно-то как бывает: прибьёшь кого-нибудь, а он откуда ни возьмисьопять как новый
Эирлис не ответила. Родрик посидел ещё немного, пытаясь уразуметь услышанное и увиденное.
Проклятье, повторил он. Я хочу выпить.
Девушка встрепенулась.
Сейчас.
Она торопливо ринулась было к лазу, потом, вспомнив, обратно к столу, взяла небольшой кувшини опять к лазу. Её голые ноги мелькали перед глазами Родрика.
Вот, возьми. Она протянула глиняную кружку. Родрику подумалось, что если сейчас он прикажет ей станцевать гальярду, когда народ скачет, как ошалелый, она даже мгновения сомневаться не будет.
Это не тот туйон? пробурчал он.
Эирлис улыбнулась.
Нет. Но тоже крепкий. Она уселась на топчан. Уже утро скоро. Нам надо отдохнуть.
Родрик неопределённо повёл плечом. Угли в очаге мерцали красным, притягивая взгляд.
Если хочешь, закончила Эирлис, можешь лечь со мной. Кровать широкая, места хватит.
Нет, пробормотал Родрик. Я посижу немного.
Хорошо. Спокойной ночи.
Эирлис улеглась на топчан, повернувшись к Родрику спиной.
Знаешь, сказал он, глянув краем глаза, а ты храбрая.
Послышался вздох.
Просто до этой ночи они никогда меня не трогали. Она помолчала немного. Потому что безгрешная. Была.
Была? А сейчас уже нет?
Сейчас нет.
И что ж такого случилось за эти пару часов?
Да так
Родрик удручённо покачал головой. Он опять ничего не понял. То есть твари обходили её дом стороной? Что это такое, что каждый месяцили зиму? вылазит из темноты? Или он спит и всё это ему снится?
Interludium. Алун
Алун Максен, тяжело задумавшись, сидел на табурете. Трактирщик был в грубых сапогах до колен, шерстяных штанах, коротком полушубке и меховой шапке, хотя в подполе было тепло, почти жарко. У стены стоял посох с обитым медью концом, при случае пригодный и как оружие. Возле табурета, небрежно брошенный, лежал походный мешок.
На крышке раскрытого сундука висел старый жилет. Прокашлявшись, Алун протянул руку и достал из кармана жилета сложенный напополам лист тонкого пергамента, такого старого и сухого, что казалось, что он может рассыпаться от одного прикосновения.
И жилет, и листок были не его.
Давно, очень давно, зим пятьдесят или шестьдесят назад, он убил человека.
Нездешнего.
Это была случайность. Он просто бродил по кромке леса в поисках краснокорня и прочей вкусной зелени, и так увлёкся, что спохватился только когда из-за сгустившейся темноты стало сложно отличить одно растение от другого. И более тогосам не зная как, Алун оказался почти на краю Топи.
Он в сердцах ругнулся. «Ещё бы пара-другая шагов и» Что случилось бы ужасного после пары шагов, он, собственно, сказать не мог. Деревьев тут уже не росло, бережок, устланный толстым скользким ковром прелых листьев, резко шёл под уклон. Наверное, шлёпнулся бы в жижу, глянцево черневшую у ног, не более того. И всё же Алуну стало не по себе. До пятнадцатого дня ещё оставалось не меньше шести-семи ночей, но темнота сама по себе, да ещё на болоте, выдавливала струйки холодного пота на спине. Бросив взгляд туда, где болото сливалось с таким же по цвету туманом (всего-то шагах в тридцати), Алун сплюнул, развернулся, как вдруг звук привлёк его внимание. Не кулик, не цапля, не журавль вообще не птица. Он вздрогнул всем телом, внезапно осознав, что источник звука находится совсем рядом, у кромки воды. Какое-то короткое карканье.
Поудобнее перехватив посох (предшественник нынешнего, тоже с медным концом), Алун сделал шаг вперед, и тут что-то с силой ухватило его за щиколотку. Трактирщик взвизгнул едва ли не по-бабски и с силой вонзил в воду заточенный оконечник. Нечто показалось из воды с хрипом, но ногу не отпустило. Отбросив корзинку в сторону, Алун ударил ещё раз и ещё. «Не на того напала, тварь», бормотал он между ударами.
Нечто затихло. Алун присел на корточки, пытаясь отдышаться. «Рыба здоровенная», подумал он, сразу обругав себя за тупость. Ага, рыба схватила его за ногу.
Он пошарил в поясном кошеле, запалил трут, и тут же выронил его в испуге. Оно лежало, скрытое тёмной водой, и мгновенная вспышка огня осветила торчащую над поверхностью кисть руки. Вполне себе человеческую. Он поднял трут, раздул огонь.
Рука, как есть рука.
Торопясь, Алун сгрёб в кучу ветки, сухую траву и зажёг костерок. Осторожно, стараясь не поскользнуться, нашарил в воде другим концом посоха и не без труда вытянул на берег человека. Тот был мёртв как дважды-два: из нескольких ударов не меньше двух-трёх пришлись по голове. Алун поднял повыше ярко полыхавшую смолистую ветку. Покойник был весь в грязи, штанах чуть ниже колен и когда-то меховом жилете на голое тело. Очень тощее тело, надо признатьбудто человек не ел не то, что неделю, а куда дольше. «Как он добрался-то сюда? По воде аки посуху?» Алун стянул с него жилет, внимательно осмотрел: ни чешуи, ничего животного или чудовищного. Просто человек с торчащими рёбрами. Просто голодный человек, пришедший из-за Топи. Алун замер, пронзённый мыслью.
Я убил человека.
Теперь они придут за мной.
Дрожащими руками, то пятернями, то помогая себе ножом, Алун выкопал яму, благо почва ближе к берегу была мягкой и илистой, бросил туда мертвеца и закопал, щедро насыпав сверху земли и листьев.
Никто не видел. И они не видели. Потому что для них не время ещё.
Он рыл и рыл землю, торопясь, и как заклинание мысленно повторяя раз за разом последнюю мысль: они не видели, для них ещё не время, не видели, не видели.
И только дома, хлопнув дверью и крикнув жене (благо, та возилась на кухне), что спустится в подпол по некоей надобности, обнаружил, что зачем-то прихватил с собой ту самую жилетку. Алун в ужасе зашвырнул её в самый тёмный угол, придвинул ящик: «Надо будет сжечь как-нибудь». Остервенело мыл руки водой из бочки, вычищал въевшуюся болотную грязь. Айри ничего не заметила. А наутро, едва дождавшись, когда она отправится на рынок, отодвинул ящик и достал жилетку с твёрдым намерением бросить её в печь. Но почему-то не сделал этого.
Когда-то жилет был дорогим, явно дорогим: со стёршейся серебряной вышивкой и металлическими пуговицами. А в кармане лежал тот самый пергаментмокрый, грязный, но на нём что-то было. Спрятав жилет в сундук с всяким хламом, Алун тщательно очистил и высушил тонкий клочок кожи. Увы, вода сделала своё дело и половины написанного было уже не разобрать, а другая половина расплылась едва видимыми буквами и линиями.