И к чему всё это? разочарованно фыркнул молодой монах. Какой прок в том, чтобы делить придуманный час на шестьдесят придуманных долей?
Не знаю, пожал плечами Эстев. Однако одно преимущество у тех часов все же имеется: они показывают время и в непогоду. И еще звонят каждый час, вот так«тин-тин», прям как у Данте.
Не о том нужно думать, братья, мрачно вымолвил третий монах, темноволосый арагонец с выступающей вперед челюстью. Не о баловстве со стрелками, а о том, что пытается скрыть от нас отец настоятель.
Ты о чем это, брат Гримо? спросил молодой монах.
О том, от чего умер брат Безиан. Ходят слухи, что в Авиньоне свирепствует новая лихорадка, намного более опасная, нежели прежние. Опаснее даже вариолы,* что зачастила к нам в последние годы. Я слышал от одного надежного человека В одном монастыре под Авиньоном все братья легли почивать здоровыми и полными сила наутро ни один из них не проснулся. Все семьсот человек умерли в одну ночь, и у всех на теле проступили зловещие наросты.
[*Черной оспы]
Брехня! отозвался переписчик Эстев. Плюнь в глаза своему «надежному человеку», брат Гримо. Нет таких аббатств под Авиньоном, что вместили бы в себя семь сотен братьев.
Ну может, про семь сотен он и привралкто ж будет пересчитывать их досконально? Арагонца явно задело пренебрежительное замечание переписчика. Но покойный Безиан кое-что успел рассказать мне незадолго до смерти. Вы слышали про генуэзский корабль, что бродит неприкаянный из порта в порт, сея повсюду семена пестиленцы? Говорят, жаркий восточный ветер пригнал его в Геную уже пораженным стрелами гнева Господня. Однако генуэзцы вовремя прознали о смертельной опасности, притаившейся на борту, и принялись стрелять по кораблю зажигательными стрелами и горящим маслом из катапульт, дабы отогнать его подальше от города. И с тех пор обреченный корабль, заваленный смрадными трупами, бродит из порта в порт в напрасных поисках пристанища.
Как это он «бродит»? прищурился переписчик Эстев. Сам по себе, что ли? А если не сам по себеотчего ж тогда живые матросы не выбросят смердящих мертвецов в море?
Я тоже слышал про один корабль, только не в Лигурии, а в северных морях, вмешался в разговор молодой монах. Однажды утром жители небольшой прибрежной деревушки увидели вдали от берега странный корабль. Паруса на нем были спущены или порваны, а само судно безжизненно дрейфовало вдоль берега. Некоторые из жителей деревни решили узнать, в чем дело, прыгнули в лодки и поплыли к тому кораблю. Подплыв ближе, они увидели огромное скопище черных воронов, с зловещим карканьем круживших над обезлюдевшим кораблем. Половина гребцов в ужасе развернулась и поспешила обратно в деревню. Остальные же добрались до корабля и вскарабкались на палубу. И там их взору предстали десятки трупов с выклеванными глазами и обезображенными лицами. А вперемешку между ними валялись тысячи мертвых воронов. Отчаянные храбрецы спустились в трюм, и там тоже обнаружили трупы матросов и бесчисленное множество околевших крыс. Тогда те смельчаки похватали по-быстрому тюки с самыми дорогими тканями, что смогли найти в трюме, попрыгали в свои лодки и изо всех сил погребли обратно в деревню. А наутро во всей деревне не осталось ни одной живой души. Все умерли столь внезапно, что никто даже не успел дойти до соседней деревни, чтобы рассказать о случившемся. А корабль мертвецов внезапно исчез в пучине волн и больше не появлялся.
Кто же тогда поведал обо всем об этом, если все жители деревни умерли? почесал затылок переписчик Эстев.
Удалось спастись лишь одному мальчишке, которого отец накануне вечером послал в соседний городок узнать цены на сукно, уверенно ответил молодой монах. Этот мальчишка потом рассказал обо всем суконщику, а тот ужемне.
Ох, чувствую, не закончится добром этот високосный год! шумно вздохнув, пророкотал мрачный арагонец.
Словно вторя его словам, с севера донесся тихий погребальный звон. Братья замолчали, прислушиваясь.
У кордельеров звонят, в их конвенте, определил, наконец, Эстев. Упокой Господь душу новопреставленного раба твоего.
Перезвон францисканских колоколов внезапно растворился в далеком гуле тяжелого колокола.
А это откуда? спросил молодой монах. С собора?
Нет, покачал головой Эстев. Из лечебницы Святого Иакова. Молодая женщина.
***
Так как, говоришь, ты попал в Руссильон?
Арно на ходу сорвал стручок вики, ловким движением вскрыл его и высыпал мелкие зерна в рот.
Едва заметная тропинка, прячась в высокой траве, петляла вдоль правого берега Дордони, то удаляясь, то снова устремляясь к речной прохладе. Иногда тропа спускалась в неглубокие лощины, поросшие бузиной и орешником, откуда снова выныривала в поля, усеянные желтыми цветками вербейника и зверобоя. Из редких порослей иглицы и самшита нет-нет да и вспархивал длинноклювый бекас, пугая встревоженным криком прикорнувшую в траве косулю.
Из Генуи, ответил Рослав, шедший позади Арно, перед остальными. Косу ему пока решили не отдавать. Особенно настаивал на этом Керре, у которого до сих пор побаливал затылок от ночного удара «татарина».
Это и так понятно, хмыкнул Арно. А подробнее?
Да что там «подробнее»? пожал плечами Рослав. В Генуе купил меня один торговец, звали его Франко Трафиканте. Он разными товарами приторговывал, в том числе рабами понтийскими.
Это что значит? спросил нагнавший их Гастон Парад.
Те, которые с Понта доставлены, из Каффы или Перы.
Ты издеваешься, сучий хвост? нахмурился Гастон. Что еще за Пера с Понтом, в душу мать?
Понтэто море за Константинополем. Куманы* называют его Кара Дениз, то бишь Черное море. А Перато район такой в Константинополе, где торговые генуэзцы живут. Понятно теперь?
[*Европейское название половцев]
Так и говори, чтоб понятно было, пробурчал Гастон. И что этот твой Трафиканте?
Скорее уж я его, мрачно усмехнулся Рослав. Он долго не мог меня никому продать, потом, наконец, уступил за дешево арбалетному мастеру из Виларнау. Это такая деревенька под Перпиньяном.
Почему это твой торговец не мог тебя долгое время продать? резко обернулся Арно, впившись взглядом в Рослава.
Поди ж знай. Негоциант мой сказал как-то, что-де глаз у меня дурной, оттого покупатели и отворачиваются. На самом деле, в Генуе спрос на рабов сильно слабже, чем на рабынь. Такоже, генуэзцам немного претит иметь раба-христианина. Лучше уж татарина, черкеса или тунисского мавра.
А рабынь? поинтересовался Гастон.
С рабынями иначе. Их же в основном как кормилиц берут или в доме прислуживать. Черными кормилицами генуэзцы брезгуют, монгольских тоже берут неохотно. Боятся, что через молоко ребенку раскосость передастся или желтая кожа. Поэтому рабынь предпочитают из белых татар, черкешенок* или русов.**
[*Имеются в виду представительницы различных народностей Кубани, Грузии и Северного Кавказа]
[**Имеются в виду все народности, живущие к северу и к западу от Дикого Поля]
И за сколько же твой негоциант продал тебя в Перпиньяне? спросил Арно.
За полцены. За тринадцать ливров.
И ты прожил у него два года?
Полтора. С осени позапрошлого до весны нынешнего.
А потом сбежал?
Да.
А что ж раньше-то не сбежал? недоверчиво сощурился Арно.
Во-первых, нужно было разузнать, что да как: куда бежать, куда не бежать, разглаживая растрепанную темно-русую бороду, объяснил Рослав.
А во-вторых? не отставал Арно.
Жениться я собирался, после недолгого молчания хмуро проронил Рослав.
Жениться? Разве раб может жениться?
Может, если хозяин не возражает.
И что ж не женился?
Умерла невеста.
Понятно.
Помолчав, Арно снова спросил:
А негоциант твой, как там его звали?
Франко Трафиканте.
Ага. Он, стало быть, генуэзец?
Я не знаю, откуда он. Кажется, из Перпиньяна. Кто их поймет, этих жидовинов, откуда они и куда
Арно внезапно остановился как вкопанный. Затем неспешно развернулся и торжествующе отчеканил: