Я еще долго смотрю на девчушку лет шестнадцати, мою сверстницу, увлеченно беседующую с харизматичным, голубоглазым парнем, попиваю сладкий чай и, как настоящий ценитель прекрасного, вкушаю сладостный аромат их первого чувства, чувства которое смогло расцвести благодаря их светлой, не гнилой сущности. Счастье медленно разливается по моим жилам и я, как насытившаяся волчица, медленно поднимаюсь, удовлетворенно потягиваюсь, и направляюсь домой. На порожке кафе я оглядываюсь и молча желаю влюбленным счастья. «Будьте счастливы, солнышки!», шепчу я, и напевая, что-то себе под нос бегу домой, к маме, чтобы поделиться с ней рассказом о красоте и чистоте, которую я сегодня видела и внимала.
Глава 2
Но это было две недели назад, а сегодня день не задался с самого утра. Первую пару, на которую я пришла, отменили и перенесли на вторую половину дня, поэтому я молча пошла в библиотеку работать с первоисточниками по педагогике. Моя будущая учительская профессия требовала нерушимых капиталовложений в виде моей усидчивости.
Я понимала, что именно этого мне иногда катастрофически не хватало.
Я взяла с полки книгу Яна Амоса Коменского и стала вяло листать, стараясь вникнуть в сущность мыслей известного чешского педагога.
Моя вторая личина уже несколько недель меня не тяготила, поэтому я с удовольствием взирала на своих сверстников и видела не темные гнилые душеньки и яркие свежие солнышка, а обычную молодежь, тихонечко сплетничающую, шушукающуюся и усиленно корпящую над талмудами после громких окриков строгой библиотекарши в очках. Но меня не покидала какая то тревога. Я не могла ее объяснить, но она бойкой птичкой ворковала в груди. И хотелось сказать, чтобы она улетела куда то в высь и не возвращалась, но маленький серый воробышек, облюбовав место в груди, тихонько повизгивал и что-то предрекал.
Только что, что?! озадаченно и напряженно подумала я.
Посидев около часа, я, вяло перебирая ногами в старых кедах, пошла на следующую пару. Психология, этот предмет мне нравился. Я поздоровалась с одногруппниками, посмеялась над очередной шуткой нашего местного ПетросянаКоли Самсоненко, перекинулась парой фраз со своей подружкой Милой и, усевшись возле нее, стала рассеянно жевать колпачок ручки. Это была плохая привычка, от которой я бы с удовольствием отказалась, но не получалось. К паре я приготовилась еще вчера, поэтому открыто встретила взгляд преподавателя и приготовилась отвечать.
Миклушина Элеонора, прошу, первый вопрос
Но вопрос я уже не слышала, воробышек в груди технул и обмер, и я почувствовала как его теплое тельце обмякает, холодеет и коченеет.
Боже! Что это? я схватилась руками за грудь, воздух перестал поступать в легкие. И только одна мысль со скоростью ветра пронеслась в воспаленном мозгу:
Мама! Мама!..
Чтото случилось? промелькнула как молния убийственная мысль, разделившая всю мою последующую жизнь на до и после.
Нет! Нет! рвалось из сжатых уст.
Боль внутри все сковывала холодной безжизненной судорогой. Я вы бежала в коридор под озадаченные взгляды одногруппников и старого седовласого преподавателя и, спотыкаясь и плача, слезы неиссякаемым источником орошали лицо, до крови кусая губы, чтобы не дать телу упасть и забиться в конвульсиях, побежала по направлению к роддому. Его белые алебастровые стены находились в четырех кварталах от здания университета. Я бежала и думала:
Сейчас пташкой на второй этаж и только взглянуть через стеклянную стену на мамину худенькую фигурку в белом халате, обследующую очередного новорожденного малыша. И все!
Увидеть благодать ее небесных глаз. И все!
Увидеть морщинки в уголках ее рта, когда она улыбается персоналу. И все! И все! Можно дальше жить!
Можно становиться учителем младших классов и воспитывать и врачевать эти чистые души-солнышка, и не дать им посереть и почернеть от действительности темных нот этого мира.
Возле главного входа в здание собралась огромная толпа человек в тридцать. Они все сгрудились и с ужасом взирали на чтото лежащее на брусчатке. Я увидела яркое пятно алой крови и аквамариновую синь пальто.
Точно такое же, как мама себе купила на 8 марта, констатировала я в мозгу. И вдруг эта мысль вывела меня на крик. Я закричала, не веря своей догадке. Люди расступились, ошарашенно озираясь.
Я увидела застывшую голубизну небес в глазах у мамы. Она лежала, как тряпичная кукла, неловко раскинув руки и ноги, и глаза ее смотрели в бирюзовое небо. Не было в них ни страдания, ни боли, была какаято отрешенность и сожаление. Словно она сожалела, что так и не смогла сделать весь мир прекраснее и счастливее.
Я упала, коленями угодив в холодную лужу, но мне было абсолютно все равно. В моей груди рождалось что-то страшное, оно рокотало, било волнами об скалы людского бытия и рвалось, рвалось наружу. Во рту ощущался горький привкус полыни, а вокруг витал сладкий запах резеды. Я попыталась найти его источник и только тут увидела его. Он стоял в дорогом темно-синем костюме и натертых до блеска итальянских туфлях, рассеянно пожимая плечиками и зябко кутаясь в красивое кашемировое пальто. Барабанил пальчиками по крышке багажника дорогого порша и, казалось, был встревожен не мертвым телом на брусчатке в красочной луже крови, а своим покосившимся от удара бампером. Я взглянула в эти темно-шоколадные очи и увидела разрывающее меня на части презрение и отчужденность. Резко включилась моя вторая сущность: смрад сладости полевой резеды стали перебивать гнилостные волны, которые источал этот человек.
Я почувствовала как внутри рождается свирепый дикий зверь с острыми клыками, я закричала, забилась в судорогах и, вдруг, стала ощущать пустоту, которую постепенно стало заполнять какое то густое и темное варево. Мир вокруг стал окрашиваться другими красками. Глазеющие прохожие превращались в черных монстров с провалами вместо лица.
Они шептали:
Ты дэва! Ты одна из нас! Убей! Убей! Убей! Убей, и тебе станет легче!
Я стала расти как черная туча и эта гнилость, которую я раньше ненавидела и презирала, стала заполнять каждую клеточку моего тела. Она вопила, взывала к отомщению. И я росла, черным облаком обволакивая этого бездушного холодного франта, и хотелось испробовать на вкус его теплой кровушки из всех артерий его тела, напиться до изнеможения, и стать чем то сильным темным и бездушным. Тем, кто никогда не будет чувствовать, что такое глубокая душевная рана, и не будет знать, как больно потерять любимого человека. Я уже готовилась к прыжку и смаковала гримасу ужаса на лице этого холодного убийцы.
Но внезапно вспышка молнии озарила темный небосклон, небо про резал луч света и стали появляться серебрянноволосые фигуры в белом.
Они быстро рассредоточивались и старались изгнать темные души. Зазвенела сталь, крики боли, громогласные ругательствачервоточины прорезали тишину. А я росла, мне хотелось разорвать этих светлых и белесых:
Да, что они возомнили! Хотят нарушить мои планы! Твари! Ничтожества! Да я вас сейчас!
Я стала изливать свое темное варево все большими и большими порциями, стараясь утопить близстоящих серебрянноволосых, и их прекрасные цветочные ароматы, которые я раньше так сильно любила, мне казались пыткой каленым железом для моей потемневшей сущности. Силы белых слабели, это я видела по их перекошенным от боли лицам, а я со своими новыми собратьями становилась сильнее. Внезапно, у одного из них, самого молодого, должно быть паренька лет шестнадцати, я увидела то, что заставило меня на миг забыть о сладости мщения. Его глаза: сизые как туманы над Росью, блестящие как капли росы на лепестках кувшинок, нежные как крылышко голубя. Глаза, которые я видела чуть ли не каждую ночь последние три года. Глаза, которые я любила до безумия. Мне часто снилось, как я целую их, прикасаюсь к ним губами и, кажется, при этом, воспаряю к небесамА потом, потом я целую его губы, его темные кудрявые волосы, вдыхаю аромат его кожи
Глаза! Это его глаза!
И словно издалека в голове прозвучал сильный голос:
Не смей! Я люблю тебя! Не смей! Верь мне! Верь, ЭльМиарей! Верь сизым туманам и нежным цветам, верь в души человеческие и цветочным богам!
И в тот же миг могущественный темный великан умер. Он растаял, как ночь на рассвете, оставив маленькую слабенькую девочку, которая стала беззвучно плакать: