Утро? Уже утро?
Сколько же мы шли? Или это я так долго пролежала на самом краю пустоши?
Не лежи, пойдем, пойдем! звонкий голос Стефана вдребезги разбивал тишину нового, только что зародившегося дня, и я поморщиласьголова и в самом деле гудела, и вместо мыслей в ней была какая-то каша, сплошная неразбериха. Ни одной связной мысли Я даже заклинания ни одного не могла вспомнить или сложить! Пустота, белый шум!
Это ведь пройдет?! Должно пройти!
Уже помоги встать.
Подниматься было тяжело, даже очень. Все тело онемело, ушибленное колено не слушалось, а все силы будто бы остались там, в лесу, на колдовской дороге фэйри. И мужество мое осталось там. И к горлу подкатывал даже не страх, а ужас от мысли о том, что моя рубиновая душа-птица тоже осталась там, а в Срединный мир выбралась лишь телесная оболочка. Та, которая сама по себе уже не способна ни радоваться, ни смеяться, ни чаровать, потому как любое чарованиеэто порыв, стремление в первую очередь души, а не разума.
Мы прошли совсем немного, когда мальчишка радостно закричал, да так, что над заснеженной пустошью пронеслось звонкое эхо, запрыгал, замахал руками, а потом вдруг подскочил ко мне и крепко обнял, да так, что я едва не повалилась в снег вместе с ним.
Там огни, смотри! Факелы! Это папа, они нас ищут! Э-э-эй!!
И в самом делевдалеке, у самого холма, в постепенно светлеющих рассветных сумерках протянулась цепочка оранжево-желтых огоньков, которые становились все ближе и ближе. Стефан скакал вокруг меня, будто бы для него не было ни охоты фэйри, ни бессонной ночи, подталкивал, упрямо тянул за собой, упрашивая, уговариваябыстрее, быстрее, это за нами, нам помогут, нас отведут домой! И я подчинялась, позволяя ребенку теребить себя и вести через неглубокий еще снег, наметенный за ночь, я шла так быстро, как только позволяло зашибленное колено, шла на золотые огоньки, которые становились все ближе и ближе, превращаясь в фигуры людей с ярко горящими факелами.
Папа! Папа!!
Одна из фигур отбросила в сторону факел, рывком устремилась к нами тогда я признала широкую, ссутулившуюся фигуру кузнеца Найла в широкой теплой куртке и сдвинутой на затылок шапке. Шапку он потерял, когда рванулся к нам через снег, подбежал, ухватил мальчишку, прижал к себеи неожиданно заплакал, уткнувшись лицом во взъерошенную макушку паренька. Стефан тоже ревел, обнимая отца обеими руками за шею и сбивчиво что-то пытаясь рассказать, но голос все срывался, заглушенный слезами.
Я же молча стояла и ждала, наблюдая за этой сценой. Просто стояла, не чувствуя ничего, кроме желания лечь и уснуть, да хоть в этот самый снегне давала лишь пульсирующая теплом палка Раферти, на которую я опиралась.
Я должен тебе, Пряха, наконец хрипло выдавил кузнец, поднимаясь с колен и держа мальчишку на руках. Очень должен. За него. Будет нуждаотплачу.
Отплатишь, глухо ответила я, не сводя с него тяжелый, пустой, усталый взгляд и чувствуя, что так оно и будет, непременно. Не сейчас, так потом. Время еще придет.
Глаза защипало, я поморщилась и стянула с лица будто бы приросшую к нему кожаную ленту с кольцом. Откинула капюшон, позволяя холодному ветру перебирать спутанные волосы. Подняла взгляд на кузнеца, который смотрел на меня с какой-то острой жалостью во взгляде, с непонятным мне чувством вины.
Что такое?
Он лишь покачал головой и виновато опустил взгляд.
Седая ты еще больше, чем раньше.
Я в ответ только горько усмехнулась, пряча ленту с кольцом в пояс. Посмотрела на левую ладоньна обветренной коже краснел отпечаток тонких, острых зубов. Чуть-чуть не до крови, но метка и без того знатная.
Людей вокруг становилось все больше, они гасили факелы в снегу, радостно гомонили, хлопая друг друга по плечам и поздравляя кузнеца со счастливым обретением сына, а на меня вроде как и не обращали внимания. Смотрели искоса, с беспокойством, с недоверием и почти с испугом, стояли рядомно близко подходить не торопились.
Кроме одного.
Мелькнул яркий фиолетовый плащ, кто-то растолкал обступивших нас с кузнецом мужчин и крепко-накрепко сжал меня в объятиях. Запахло вереском, я уткнулась лицом в теплую куртку менестреля, под которой часто-часто билось сердце, ощутила его руки, сжавшие меня, услышала встревоженный голос, облегчение, с которым он произнес мое прозвище
Что-то треснуло у меня в груди, будто бы раскололась ледяная корочка, сковавшая мою птицу-душу, и я разревелась в объятиях Гейла, цепляясь за него так, будто бы он был единственным моим спасением от кошмаров. Я ревела взахлеб, как девчонка, и мне плевать было на удивленные голоса, на то, как я выгляжуя просто позволяла едва не захватившему меня кошмару уйти со слезами, чтобы он никогда больше не возвращался.
Гейл долго держал меня, закрывая собой от холодного ветра пустоши. Он терпеливо ждал, пока поток слез не иссякнет, гладя меня по голове и что-то тихонько напевая, нашептывая, наговаривая. Что-то неразборчивое, непонятноено от самого звука его голоса отступали черные тени в моей душе, бледнели воспоминания о прошедшем Самайне, а дорога обратно в Срединный мир и вовсе плавно, очень мягко вымывалась из памяти, как рисунок на песке, который стирали набегающие волны.
А когда я выдохлась и слезы закончились, он плотнее завернул меня в плащ, взял на руки и неторопливо понес в сторону Эйра.
Я засыпала на его руках, чувствуя себя бесконечно уставшей, опустошеннойно легкой, очищенной изнутри. Будто бы утешение и поддержка, которые так неожиданно подарил мне менестрель, оказались именно тем лекарством, которое мне было так необходимо после ночи Самайна. И уже на грани сна и яви всплыла неожиданная мысльа ведь это мне уже знакомо только вот откуда?
Вопрос растаял раньше, чем я успела придумать на него ответ, а потом я уже спала.
Без снов, как и хотела.
Глава 2
Зима пришла в Эйр почти сразу после Самайна. Будто огромная белая кошка, неслышно прокралась она в город, принеся с собой ледяной северный ветер с далеких гор и снеговые тучи, и когда я проснулась в домике Изы, куда на рассвете после Дня Всех Святых отнес меня Гейл, за окном наступила самая настоящая зима. Я спала почти сутки, а когда открыла глаза, то первое, что я ощутилаболь в колене и ломоту во всем теле. Правая нога казалась онемевшей и будто бы чужой, но стоило попытаться повернуться на бок, как колено стрельнуло болью, да так сильно и неожиданно, что я невольно охнула и поторопилась перевернуться на порядком отлежанную спину.
Иза сидела рядом с моей постелью, и в гибких, как у молодой женщины, пальцах так и мелькали длинные костяные спицы, постепенно превращая тугую темно-серую шерстяную нитку в теплый носок. Когда я открыла глаза, она подняла взгляд от вязания, неторопливо отложила его в сторону и взяла меня за руку
Мы говорили долго. Иза была из Одинокой Башни, но покинула ее так давно, что было уже и не вспомнить. Мастер Даэр навсегда остался для нее долговязым, нескладным юношей с большими руками и сбивчивым тихим голосом, а сама Башнячем-то из прошлой жизни, полустертым воспоминанием, почти забытым сном, которого не было. Старая цветочница оказалась из тех людей, кому было проще раз и навсегда позабыть о своем даре, чем обучать ему других или же пойти на службу в Вортигернский Орден. Ведь быть свободным чародеем в Срединном мире среди людейвсе равно, что нести зажженную свечу через пустошь, пронизываемую семью ветрами, оберегая хрупкое и трепещущее пламя своего волшебства не только от ветра, но и от чужих глаз. Потому она и ушла на север, в далекий город Эйр, похоронила в себе стремление творить колдовство и стала тем, кем всегда хотела бытьобычным человеком. Женой, позжематерью единственной дочери, которая несколько лет назад покинула суровые края и уплыла вместе со своим нареченным по «седой» реке на юг, к более яркой и насыщенной жизни. А когда ушел из жизни тот единственный и любимый, с которым Иза разделила столько счастливых, горьких, бесконечно долгих и очень коротких лет, что-то в ней переломилось и срослось заново. Не осела еще земля на невысоком могильном холмике, как Иза ощутила в себе острую потребность к колдовству, будто бы оно могло заполнить собой ту пустоту, ту брешь, которая случилась в ее душе со смертью мужа.