- Я так не могу!
- Сходи в церковь, помолись, тебе наверняка все простят.
- Дурак ты, Энрике!
- Возможно. Только я определился в отношении к жизни, а ты... мечешься все.
Девушка вздернула голову, встала, стряхивая с плеч ладони Кортинаса.
- Ну и что! У меня хоть за кого-то сердце болит.
- А у меня не болит?!
- Не знаю, - буркнула Чита и вышла вон.
Мир встретил солнцем и ветром, яркими красками, запахами, звуками. Подумалось вдруг, что не должны в этом прекрасном мире страдать люди, но...
"Это жизнь, Чита, все умирают"
Девушка поежилась от мрачного предчувствия, что спокойствия ей ждать не придется, и выкинула тут же его, утопив камнем в море.
- Нет, братец, не смогу я ровно относиться к смертям. Пусть это так, но... всегда можно что-то, да изменить. Наверное, можно...
* * *
Кто желал похитить Лючиту, так и не выяснили. С одной стороны, не было у нее противника, пожелавшего бы преследовать девушку по всему Мар Карибе. С другой... с другой стороны, каждый обиженный и ограбленный, захваченный на абордаж мог поклясться отомстить жестоко. Тот же Джереми Джойс, обманутый и лишившийся всего. Или губернатор Дарьены, чей дом она подожгла в Картахене. Но ни один из них не знал ни полного имени ее, ни имени ее отца и тонкостей семейных отношений. Значит, кто-то, связанный с домом? Но кто? Узнать это не представлялось возможным.
Так разговоры не сделали картину яснее. Более того, благородные доны вспомнили старые распри и пожелали сразиться.
- Сеньоры, возможно, вы оставите это дурное дело? - спросила в раздражении Чита.
Но никто из мужчин ее не поддержал. И мистер Нэд, и Малкольм, и Даррен, и Уберто с Унати, и даже более чем миролюбивый врач были за дуэль сеньора Кортинаса с сеньором Сьетекабельо. Дело чести просило крови.
- А алькальд местный не будет против?
Лючита с надеждой посмотрела на мистера Хоука-старшего.
- Э! Сеньорита Фелиция, властям все равно, как решат проблемы свои эти сеньоры. Лишь бы других не трогали.
Спускаясь по сходням, девушка прошипела почти в ухо брату:
- Если с-сеньор этот тебя убьет, я не буду страдать! Все, как ты велел.
- Не дождешься, сестренка.
Плеснула под черными усиками улыбка, шальная, безумная. Подумалось, что жизнь ценить он начнет, лишь постарев. И будет это очень не скоро.
Выбор оружия пал на шпаги, как когда-то давно. К поединку готовились ровно и методично, обыденно даже. Ни горячей ярости, ни холодного пренебрежения. Просто дело, которое нужно окончить. И тот, и другой бойцы хорошие, у одного опыт за спиной, у другого - молодость и сила. Встали в позицию, салютуя шпагой, закружили в медленном танце с редкими выпадами, приглядываясь и прощупывая противника.
Тихонько проклиная глупых мальчишек, Лючита смотрела за происходящим.
Вот Энрике делает выпад, шпага падает сверху вниз и наискосок, чтобы через секунду клюнуть острием воздух, где только что было плечо сеньора. Капитан, бывший капитан Блистательного, проводит комбинацию из обманных ударов и удара настоящего, который Кортинас с трудом успевает блокировать.
Мгновения, будто вспышки, взгляд не успевает следить за их действиями, сердце колотится, замирая каждый раз, когда сталь мелькает в опасной близости от тела брата, но все не решается впиться.
Мгновение - и один из противников качается, хватаясь за бок, но не падает, пытаясь удержать равновесие. Второй морщится, подхватывает его, уже не нападая.
Мгновение - и уставшая голова не понимает, кто победитель, а кто побежден, и после уже, по вздохам облегчения Уберто и мистера Нэда, по радостному "Э!" Малкольма и сосредоточенному, но не тревожному лицу сеньора Бри, осознает, что Энрике жив вполне и, возможно, даже не ранен.
- Э! Сеньор Кортинас, вы удовлетворены?
- Вполне.
- А вы, сеньорита Фелиция? Довольны ли вы?
- Просто безумно!
Девушка зла и на спокойствие их, и на нелепую эту дуэль, и на себя - из-за того, что не сумела предотвратить.
- Сеньор Бри, помогите сеньору Сьетекабельо, - просит Кортинас, и вдвоем они, доктор и дуэлянт, опускают мужчину на землю.
Выглядит тот неважно. От былой надменности и высокомерия не осталось и следа, лицо бледнеет, на камзоле расплывается красным пятно. Амори сдирает одежду лишнюю, обнажая рану, длинные пальцы прощупывают правый бок. Корабельный врач велит отрывисто:
- Раненого в мою каюту. Ничего серьезного, но лучше осмотреть внимательно и зашить.
Девушка смотрит на то, как человека, который недавно ее оскорблял, а после сражался на ее стороне, а потом дрался с братом, переносят бережно и осторожно на Вьенто. Все это - деловитая сосредоточенность мужчин, взгляды зевак, комментарии совершенно спокойного Энрике - кажется фарсом, непонятной игрой со странными правилами. В бою - настоящем бою - все понятно и просто. Есть ты и есть враг. Бей, не сомневаясь, пока не убили тебя. Все. А тут... нет, все понятно, с детства понятно, что честь и достоинство превыше всего, даже жизни - своей и чужой. Но... понять не значит принять.
Лючита фыркает и уходит, думая, что она, как настоящая женщина, склонна к прощению.
* * *
Порт-Артур, следуя и суровому названию своему, и истории, вовсе не мирной и к теплоте душевной не располагающей, прощается скупо, сухо. Нет никому дела, что ушел очередной корабль из порта. Приходят когда, другое дело, а так... попутного ветра, что еще скажешь?
Дела все решены, и направление ясно, и команда готова, никого не забыли. Но медлят чего-то, ждут.
Сеньор Сьетекабельо остался на берегу, хоть и напирал доктор, что нужно раненому наблюдение, но Лючита наотрез отказалась видеть сего человека на борту сколько нибудь долгое время. Так и сказала: видеть его не хочу.
А Даррена Хоука ждет, до последнего, когда уже коситься начинают и спрашивать, какого черта они все еще тут. С отчаянной надеждой ждет, что придет. Гуляли вчера и с ним, и с отцом его, говорили, смеялись, желали друг другу ясного будущего и удачи, пили вместе. Простились сумбурно.
- Видимо, не сложилось что-то, - шепчет она, перекатывая на языке горькие слова. - А может, и лучше... так. Может, и прав братец. Мистер Нэд, выбираем якорь!
Запевают матросы, выхаживая якорь на шпиль. Кантара и Гранд в порту остаются, а Вьенто, ставя паруса, будто крылья, снимается на Пинтореско.
Домой.
И все, что остается - остается позади.
* * *
От сна, сморившего в полдень, будят нежные переливы гитары, которые сменяются резкими и энергичными ударами по струнам. Слышится сильный голос.
- Опять Васко петь надумал, - бормочет, потягиваясь, Чита и осекается тут же.
Матрос - гитарист и танцор, весельчак, отменный боец и форменный негодяй - давно не с ними. Умер. Убит... причем ею самой.
Вместе с грустью приходит любопытство: кто же тогда играет? Причем... Лючита вслушивается и чувствует, как музыка начинает захватывать и увлекать. Хорошо играет, зараза! Любопытство обнимает мягко за плечо, выводит из каюты как есть - разнеженную и все еще сонную. Тащит по палубе, заставляя щуриться от солнца, светящего в правый глаз. Оставляет тихонько на пространстве между фок и грот мачтой, заполненном матросами: стоящими, сидящими и даже полуразвалившимися у фальшборта.
Музыкант ласкает изгибы гитары, будто самое дорогое, пальцы живут своей жизнью, пряди русых волос падают на лицо, скрывая глаза, но он, кажется, не замечает их. Поет: о море и кораблях, о доме, оставшемся за горизонтом, о людях, чье дело - "разрезать под парусом волны", о ливнях, штормах и штиле, об удаче, о темных глубинах и чистом небе. О любви поет и о тех, кто остался, дожидаясь или забывая на следующий день. О волосах женских, руках и губах, о стане гибком и знойном взгляде. И - снова о море и людях. Песни, странные и никогда ею не слышанные, или заученные едва не наизусть, перетекают одна в другую, меняется ритм, интонация, но остается голос: сильный, уверенный и красивый.
Лючита, будто во сне, проходит вперед, ее пропускают, расступаясь неслышно, садится на палубу, обласканную солнцем. Тихо все, чтоб не помешать ненароком и не спугнуть то чудесное, что витает в воздухе.
Звучат слова на древне-ильетском, и смысл, вполне ясный в целом, исчезает, когда девушка пытается разобрать фразы. Красивые слова, мелодичный напев. Мирная и нежная - колыбельная морю.