- Да...
Руки и губы все блуждают, жаждая прикосновений, но отталкивает с силой. Он сильней, удерживает, не желая поверить в отказ.
- Нет, Питер, говорю же: нет!
- Милая моя, маленькая, солнечная...
Он мурлычет на ушко разные глупости, он настойчив, но очень нежен, и бережен, и... любая б растаяла, но в груди поднимается уже раздражение и жесткое "нет".
Притягивает к себе, она бьет по лицу. Простая пощечина, но сама же того пугается, а он не замечает бы словно ни удара, ни испуга ее, и приходится ударить еще. Отталкивается руками, ногами, пятится, ползет прочь, а он все за ней, не отрывая взгляда. Под руку попадается пистолет, движение пальцев, и курок взведен, а дуло приставлено едва ль не ко лбу того насмешливого и милого, и желанного столь помимо воли.
- Не вынуждайте меня, - шепчет сквозь набегающие слезы, - я не хочу.
Шепчет, понимая внезапно, что стоило бы лишь закричать, раз или два, как ворвались бы верные и заботливые порой до тошноты, грубоватые и надежные... ее люди. Ее команда.
- ...не хочу, - повторяет она.
Питер отстраняется, губы складываются в усмешку, совсем не веселую.
Поднимается медленно, идет к столу. Льется в бокал вино, притягивая бархатной темнотой. Выпивает залпом, пальцы пробираются в волосы, дергают с силой. Бормочет что-то, и через мгновение лишь доходит смысл.
- До чего я дошел, Господи! Принуждать любимую женщину...
Они замирают в молчании. Чита тискает все так же рукоять пистолета, опущенного уже и затерявшегося среди подушек. Питер смотрит в пол, будто бы оцепенев. Вскидывает голову столь резко, что девушка вздрагивает.
- Простите меня, сеньорита Фелис... Лючита... прости, если сможешь.
Выходит, быстрый и решительный, дверь закрывается, оставляя девушку в пустоте одиночества. Ладонь все так же касается пистолета, такого теплого и родного, а взгляд ищет, за что зацепиться, кроме закрытой двери.
- Чита...
Лючита сердито моргает, отрезая воспоминания. Вдыхает влажный воздух и с силой же выдыхает. Глупости это все, есть лишь стихия и люди, с ней обрученные.
- Грустно мне, братец. И не спрашивай даже, почему, все одно не отвечу. Только... кажется, прав сеньор Стоун, упускаю я что-то, выбирая все это... море и корабли, и вечные странствия. Хе. Вечные. Смело сказано, ты не находишь?
Энрике смотрит внимательно, выискивая что-то в ее лице.
- Мы все всегда что-то да упускаем. Как там... нельзя объять необъятное. А мир... он огромен и едва ли конечен, и всегда есть что-то - замечательное, интересное, очень нужное - но остается оно за бортом, и не в наших силах то изменить.
- Чудно говоришь ты, братец. Будто бы старше... на пару-тройку десятков лет. И в то же время мальчишка такой. Сумасброд.
Он теребит коротенькую бородку, улыбка его столь невинна и заразительна, что невозможно не улыбаться в ответ.
- Я люблю жизнь, дорогая сестра. И жизнь любит меня. А ты... разве ж не счастлива ты, делая то, что делаешь? И хотела бы променять эту жизнь на какую-либо другую? Вот. Головой лишь качаешь. Тогда что же мучиться так и сожалеть о несбыточном? Будь собой, делай, что нравится, а мы, если нужно, поддержим.
Девушка утыкается лбом в плечо, чувствует, как ложится на спину ладонь брата. Переполняют всю ее благодарность и нежность, и радость согласия, которые не может выразить словами.
Важно оно - чтобы рядом были те, кто дорог, действительно дорог и близок по духу.
* * *
Отношения с Питером испортились совершенно и, должно быть, он клял себя за свой напор и действия, явно лишние. Но содеянного не исправить, и тянулись дни, подгоняя попутным ветром Ла Кантару, озаряя лица команды предвкушением, и разделяя все больше мистера Стоуна с той маленькой, упрямой и гордой, в которую имел несчастье влюбиться.
Когда до Картахены-де-Индиас осталось по примерным подсчетам не более двух суток, Питер пришел извиняться. Постучал в дверь - о, как долго приучала Лючита команду входить по стуку! - дождался властного "да" и шагнул в затемненный, полный запахов мирок.
Девушка при виде его восторга не выказала, но скрыла все под маской вежливой невозмутимости. Неловкое молчание прервала она:
- Вы что-то желаете, мистер Стоун?
"Еще как желаю!", мог бы ответить он, но сказал совсем иное:
- Мил... сеньорита Фелис, я знаю, вряд ли вы пожелаете меня слушать, но деваться мне некуда, потому осмелюсь высказаться. Прошу простить за тот вечер, и уверяю, что подобное не повторится. Я очень перед вами виноват, потому...
- В уверениях ваших нет надобности, - перебивает девушка, в голосе стынут льдинки. - Давайте забудем. Считайте, что я вас простила.
"Не простила", думает грустно мужчина, но сказать что-либо не успевает. С палубы долетает шум, в каюту врывается, стремительно и без стука, мальчик-индеец.
- Паруса на горизонте, на зюйд-зюйд-вест!
- Сколько?
Лючита спокойна и деловита, куда только деваются холодность ее и прикрытое им смущение. Нацепляет перевязь, запихивает за пояс пистолеты, водружается на голову шляпа с широкими, загнутыми вверх полями.
- Два видно.
Быстрый взгляд, и мальчишка продолжает:
- Флаг был инглесский, я видел. Спустили, черный теперь.
- Корабли Инглатерры у хистанских берегов, - бормочет она, глаза возбужденно блистают. - Отлично!
Питер перехватывает у дверей за запястье.
- Сеньорита, что вы собираетесь делать?
Она пожимает плечами, стряхивая его руку, бросает небрежно:
- Не знаю еще. Там посмотрим.
С палубы уже слышится ее властное:
- Пушки к бою готовь! Курс держим прежний!
И вторит ей рык старпома, отдающего приказания, и топот, и толчея, бестолковая с виду лишь.
Суда идут, постоянно меняя галсы, и Ла Кантара, что с наветра, в выгодном положении. Не считать если, что их двое, шхуна и бриг, а Песня - небольшая двухмачтовая бригантина. Малое водоизмещение и множественные паруса делают ее быстроходной, но отсутствие оружейной палубы радовать никак не может. Греет душу лишь то, что противники тоже невелики, и большого количества пушек нести просто не в состоянии.
- Ваши люди, - обращается девушка к мистеру Стоуну, - можем мы на них рассчитывать?
Инглесы, поддерживая всеобщее возбуждение, берутся за сабли и пистолеты.
- Конечно, сеньорита Фелис. А еще у меня есть нечто особенное, что должно помочь.
Он манит за собой в трюм, и Лючита с готовностью спускается следом. В душной полутьме вырисовываются ящики, плотно сколоченные, поставленные один на другой с превеликой осторожностью. Питер вскрывает один, выбирает пару шаров, подает Чите.
- Гранаты, - поясняет он в ответ на ее красноречивое молчание, - эти ручные, а там для метания из мортирок. И оружие прилагается.
Девушка ахает.
- Вы с ума сошли?! На дно моря отправить хотите нас? Их же не зря не используют - каждая вторая взрывается прямо в руках. Знала бы я, что у вас груз такой...
- Не взяли б на борт? - спрашивает мужчина, на что девушка дергает плечиком. - У этих немного другая конструкция, срабатывают при ударе о палубу. Понимаю ваше волнение, но это надежно. Один есть момент... очень бы желательно, чтобы по нам не стреляли из пушек. И вам лишние дыры в корпусе ни к чему, и груз... капризный уж слишком.
Он замолкает, посматривая на застывшую в раздумьях Лючиту. Девушка покусывает губу, то обращая взор на темные ящики, то на дальний конец трюма, будто глядя сквозь обшивку куда-то вдаль.
- Люди ваши обучены должным навыкам, метанию там или чему? - ответом ей короткий кивок, и девушка восклицает радостно, - отлично! Этим они и займутся. А пока...
Она уносится вверх по трапу, едва не сталкиваясь с мистером Нэдом, что ждет указаний.
- Инглесские корабли изменили курс с норд-веста на норд, даже на норд-норд-ост, - докладывается мужчина. - Ихо де перра! Эти выродки к нам идут!
Выглядит он при этом ни капельки не беспокойным, глаза сверкают, как у кота весной, путается в черной бороде усмешка.
- Замечательно, - отвечает Лючита. - Держитесь ближе к берегу.
- Эээ... немного ближе?
- Нет. В бакштаг и к берегу!
Страпом застывает на мгновение, ибо приказ ее глупость совершенная, не уйти так, да и на мелкой воде возможностей для маневра меньше, но оспаривать не решается. Катится над палубой его раскатистый рык, матросы ворочают брасами реи.