Решила и успокоилась, положившись на судьбу.
В люк сунулся Энрике, серьезный, как никогда.
- Мы не успеваем. Почти вылезли на мель, но... будет продольный залп, готовься.
- Как?
- Не высовывайся. А потом... с мушкета ты, конечно, стрелять не умеешь, - усмехнулся в ответ на молчание, протянул пистолет. - С ним, надеюсь, справишься.
Девушка кивнула.
Матросы попрыгали в люк, все при оружии, глаза горят мрачно. Висенте тронул за руку, хотел что-то сказать, но рявкнула одиноко пушечка на баке, а с бригантины донеслось почти слитное рррбум! И... грохот, треск, корабль вздрогнул, команда с криками посыпалась на палубу, и Лючита вместе со всеми. Кто-то сунул в руки мушкет, и что с ним делать? Поставила на планширь, как на подпорку, пиратское судно совсем близко, там тоже орут и целятся, и брасопят реи, делая поворот, чтобы не вылететь на мель. Выстрелила наугад, в галдящую массу, в лицо ударил дым и гарь. Отбросила бесполезное оружие, хватаясь за саблю.
- Брасопь реи, готовьсь к повороту, меняем галс! - орет капитан, но поворачивать не успевают.
Рывок за плечо - это старпом оттаскивает от борта, куда летят уже абордажные крючья. Команды и крики, и рев, хлопки выстрелов и стук борта о борт, и стон кораблей, и треск дерева и парусов - реи сталкиваются, путая снасти. Снова рявкает пушка, уже на корме, на палубу вспрыгивают пираты, в диком порыве желая смять, растереть, но откатываются, пораженные злостью обороняющихся.
"Безнадежный бой" - сказал бы любой матрос Блистательного, будь у него время это сказать. Но времени нет, и потому рычат и скалят зубы, уже не стреляют, но рубят и колют, принимая этот самый безнадежный бой.
Она и сама кричит и рвется в вперед, но там лишь спины своей команды. Не сразу, но их теснят, разделяя. Понимает это, чувствуя спиной грот, отступая все дальше. Падает, сраженный чьей-то рукой, Марк, молчаливый и хмурый олланец, перепрыгивает через него пират, готовый ударить Бартемо в бок, а то и в спину. Рука сама собой тянется за пистолетом, почти не дрожит, - хотя мальчишка, какой он еще мальчишка, этот противник, немногим старше ее самой, - стреляет почти в упор. Тот оседает, на рубахе расплывается красное. Чтобы закрыть брешь, прыгает вперед сама, ладонь сжимает рукоять, сабля чуть на отлете, и вот он - враг - лицом к лицу. Весь в копоти, лохматый, скалит зубы, ведь перед ним малолетка, юнга, легкая мишень. Делает выпад, она парирует, отвечает, впрочем, безуспешно, но и сама цела, пока цела. Серия ударов, отвод, парирование, укол - как на тренировке, только не тренировка это вовсе, а бой, настоящий. Охает, хватаясь за предплечье, Бартемо, отступает. Делает шаг назад и она, спотыкается, падает, а противник нависает - и насаживается животом на саблю, будто бы даже сам.
Лючита спешит встать, вытащить оружие из-под тела не удается, хватает чужое, готовая вновь колоть и рубить, и кусать даже, если придется. Разум захлестывает шальная злость, кровь кипит. Прыжком одолевает расстояние, заходя сбоку, притираясь к самому фальшборту, ловит удар на клинок, сталь гудит и вибрирует, болью отзываясь в руке. Бьет ногой под колено - спасибо тебе за науку, Питер! - противник теряет равновесие, становится так удобно рубануть его наискось, от плеча до бедра, разрезая рубаху и обильно орошая ее кровью.
Оглядывается в поисках новых врагов, ноздри раздуваются хищно, ладонь тискает рукоять. Слышен крик и рев, и команда:
- Всем бросить оружие!
Не верит своим ушам, никогда ранее не подводившим, но на плечо ложится чья-то рука, ах, это Бартемо, выразительно смотрит, и скрепя сердце, она бросает саблю на палубу. Снова рев: "р-рр-ра-а-а-а!", гремит, перетекает, заполняя оба корабля.
Девушка оглядывает, насколько возможно, команду, тех, кто на ногах. Рядом олланец, позади привалился к грот-мачте Беккер, вроде живой. Йосеф, белый, как стены монастыря, капитан - вот уж кого не хотела бы видеть, а на нем ни царапинки, только пот отирает со лба. Энрике... не видно. Дергает сердце тревога, но тут же отпускает, потому что вот он, живехонький, хоть и держится за плечо.
А остальные? Должен на баке быть кто-то, не могли ведь... всех...
- Мертвых за борт, этих в кандалы и в клетку.
Команды сыплются одна за одной, пираты сноровисто рубят переломанные реи, распутывают такелаж, расцепляют корабли. Отводят Блистательный, верпами стаскивают бригантину с мели. Собираются на шкафуте и держат совет.
Но этого пленники уже не увидели, их сковали вместе и согнали в трюм пиратской Кентаврии. Наверху праздновали победу, внизу считали потери.
- Кортинас, Беккер, Бартемо ранены, но легко, Йосеф, Лючита целехоньки, вы что, в каюте прятались? Ладно, шучу, шучу. Так, Васко и Раф вроде в порядке, Нэд плох, Висенте очень плох, Тито... Тито! Прими Господь душу раба твоего, Тито Брамса.
Шуршание одежды, пока осеняли себя крестом, недолгое молчание. О мертвых вспоминать - лишь хорошо.
- Смею поздравить вас, сеньоры... кхе... и сеньориты. Мы легко отделались.
Капитан показался даже приободренным. Энрике возмутился.
- Это называется "легко"?! четырнадцать убитых, один при смерти, и корабль, корабль! Потерян.
- Но вы-то живы! Могло быть и хуже.
- Скажи это тем, что за бортом.
Подавленно замолчали, и в тишине, нарушаемой скрипами и плеском воды, послышалось бренчание цепей.
- Кто здесь?
Из дальнего угла трюма, где тоже клетки, отозвались, сильно коверкая хистанский:
- Это мы, маста.
- Рабы, похоже, и скорее всего негры, - шепнул Энрике на ухо сестре, - слышишь это их "маста"?
- И сколько вас? - спросил капитан.
Ответ показался невразумительным, создалось впечатление, что они и посчитаться нормально не могут. Девушка прижалась носом к решетке, пытаясь вглядеться, но темнота была плотная, осязаемая - люк хорошо подогнан, а свет пленникам ни к чему. Поморщилась, заставляя себя не орать, когда прошуршало что-то цепкими коготками по полу, почти под ногами.
С каким удовольствием взлетела бы сейчас на марс, подставила лицо соленому ветру, солнцу... Лючита вздохнула, по-новому понимая фразу "все познается в сравнении".
* * *
Вспомнили про них за день всего раз - когда принесли непонятной каши в одной здоровой миске, не предложив ни тарелок, ни должное количество ложек. Лючита понюхала и скривилась, но братец посоветовал:
- Ты не морщись, а ешь, пока дают. Неизвестно когда еще кормить будут.
Тогда же забрали и капитана. Простучали по трапу шаги, хлопнул, закрываясь, люк, - и больше они сеньора Сьетекабельо не видели.
- Куда это его? - тихо спросила девушка.
- На Блистательном в каюте есть несгораемый шкаф, ключ у одного капитана, и замок хитрый. Видно, открыть хотят. Или, может, еще чего...
Потянулось ожидание, тягостное в своей неопределенности. Началась болтанка, кто-то заметил веско, что быть шторму. Застонали шпангоуты, волны ударили с силой в борт раз, другой, мир задергался, наполняясь скрипами и плеском, и стонами людей, тех, в дальнем углу, к морю и качке непривычных.
Сколько длилось это: попытки вздремнуть и пробуждения, и тревожный полусон-полубред, тряска и скрип, девушка не знала. Время потеряло счет, день смешался с ночью.
Очнулась она от голосов. Корабль качать перестало, над головой слышались полупьяные выкрики, а моряки в трюме беседовали. Развлекались в темноте разговорами и мрачными предсказаниями. Один уверял, будто продадут на плантации, другой, что передохнут все в трюме, будто крысы, третий предположил, что предложат податься в пираты.
- А если нас выкупят? - поинтересовалась Чита.
На мгновение воцарилась тишина, но тут же разразилась дружным хохотом.
- Юная сеньорита, хе-хе, полагает, будто мы кому-то нужны? - ильетец Васко веселился вовсю. - А может, ваш папенька, знатный кабальеро, готов разориться?
- А если и так?!
- Молчи лучше, если жить хочешь, - посоветовал краснолицый Беккер, - и о сущности своей женской, и об отце богатом. Да.
Помолчал немного и добавил:
- Рому бы.
- Да... - согласились присутствующие.
В углу застонал, приходя в себя, старпом Нэд, или Эдвард Голд, как его знали когда-то на берегу. Капитан назвал имя незадолго перед уходом, словно побаиваясь, что старший помощник может и не очнуться, и имя его говорить придется перед Богом.