Логично. Ты меня вдохновляешь, как Анна Керн Пушкина. Слушай тогда:
Враг коварен и мерзок, как «бэ».
Обо всем подозрительном сообщай в ФСБ.
Разве я не гений? И где же аплодисменты?
Костя, не в обиду будь. Но Нет, нет и нет! Я знавал таких очаровательных «бэ», он закатил глаза. А ты ихв один ряд с врагами. Попахивает очернительством прекрасного пола.
Эх! А ведь и по рифме, и по смыслу мой шедевр не хуже штатных виршей советских времён, что висели на стенах режимных помещений. Кто постарше, помнит:
У врага звериная злобапоглядывай в оба.
Их-то сочиняли лучшие государственные умы, профессионалы. М-да. Обидно, понимаешь.
Зато какая попалась крупная дичь«превентивно». Скорее взять на карандаш! Туда, в санузел совмещенный.
Сейчас вернусь.
Стул опрокинулсяплевать. Вперёд, только вперёд. Выражаясь романтически, графиня с обезумевшим лицом бежит в сортир.
Превентивно! Теперь Фидель. Что там за мысли? А, вспомнил. Из уважения запишем полностью: Команданте Фидель Кастро Рус. И в скобочках (родной).
Кажется, что-то позабыл? Ах да, Бойцовский клуб.
Осталось какое-то свежее выражение во: поперёк желания.
Всё? Свободен, наконец!
Заглянул в зеркало, висевшее над раковиной Что-то всплывает А, да, Косма́. Владими́р Косма́автор игривой мелодии к «Высокому блондину».
Спустив из бачка воду, протёр полотенцем все краны и дверную ручку. Превентивно, да.
Эх, хорошо сидим. Ведь как часто бывает? Встретятся после долгой разлуки старые приятели, а говорить-то им не о чем. Оказывается, разошлись за годы их дорожки. А вот с Белым всё путём.
Вспомнилось прежнее наше развлечениетрамвайчик.
Перво-наперво мы скидывались на горькую, за два восемьдесят семь. Лишь Белый не платилза свою будущую добычу.
В трамвай мы садились в начале проспекта Ленина. Белый изображал поддатого паренька; поллитровка «случайно» выскальзывала из рук, а он как бы чудом её подхватывал. Через минуту-другую бутылка снова падала на пол, а Белый ногу подставитьтолько-только успевал.
Намеченная жертва, обычно немолодой дядька, начинала волноваться. Белому предлагалось: давай подержу, разобьёшь ведь. Всё, наживка заглочена. Вскоре Белый оказывался на подножке, мы удерживали открытую дверь. Тогдашние водители относились к такому терпимо ну, шкодничают пацаны, что с них взять.
Наш лох глаз не отрывал от сосуда с драгоценной жидкостью. Казалось бы, какая тебе разница, разобьётся или нет. Водка-то не твоя. Ан нет, был интерес. Белый обозначал его мудрёным термином: синдром приобщения. Психолог, блин.
Дальше начиналось главное. Стоящий на подножке Белый упускал бутылку, и та, в полном соответствии с законом Ньютона, летела к проносящейся внизу брусчатке. Но. Но в эту секунду случалось немыслимое. Белый, скользя рукой по поручню, резко, почти падая, приседал на одной ноге. Вторая лапа выстреливала вниз, вдогонку ускользающему в бездну небытия сосуду; пуляламолниеносно, как язык хамелеона. Раз-разБелый подводил ступню под донышко, хитрющая задняя конечность ускорялась вверх. Бутылка, кувыркаясь, взмывала в небо, Белый с ошеломительной небрежностью, не глядя, вынимал её за горлышко. Махом поднималсяраз-дваи опять неловкий парнишка. Сладчайшие секундылюбование мордой лица пациента. Взрослого дяхана, подло обманутого салагами. Душераздирающее зрелище.
Спустя миг от нашего гогота в трамвае чуть не лопались стекла.
Подобные затеи не всегда сводились к групповым издевательствам над одинокими мужичками. Как-то раз и взрослых оказалось четверо. И они были не случайные попутчики, а группа, хотя держались тоже не кучно. По всему виднокоманда с мощными локальными связями. И нити замыкались на неприметно одетом крепыше с короткой стрижкой.
Он стоял у окна, разминая крепкими пальцами папиросу-беломорину, и улыбался. Странная улыбка. Чувствовалось: закури он сейчас в полном трамвае, слова никто не скажет. Законное превосходство ощущалось и в ухмылке, и в хозяйской позе, и в том, как остальные трое оглядывались на него.
Едва заметно я кивнул Белому на кряжистого. Белый взглянул мельком; но мимоходом не получилось: взор его задержался. Тот безразлично смотрел на Белого. Необычные переглядки. Эти двое знакомы точно не были, но что-то общее их связывало. Лёгкой усмешкой дернулся уголок рта у стриженогои тот отвернулся к окну.
Белый кивнул, мол, продолжаем. И операция та прошла успешно: двое из четверых клюнули.
До сих пор удивляюсь, почему нам тогда не навешали да водку не отобрали? Похоже, у этих граждан имелись дела поважнее, чем проучить зарвавшихся фраерков. Или стриженый, глядя на Белого, вспомнил себя в юностии не дал «фас» корешам.
Возвращённый с того света сосуд оставался у своего спасителя: кесаревокесарю, а белоеБелому.
И что за потребность была такая? На время мы успокаивались, а потом снова тянуло на трамвайчик. Проходил месяц-другой, и прочие предложения («А не пошершеть ли нам ля фам?» или знаменитое «Из всех искусств для нас важнейшим является вино») единогласного одобрения не получали. Зато трамвайчик звал неудержимо. Откуда это жгучее желание покуражиться?
Как примитивно давалось в юности душевное веселье!
Идея! Спущусь-ка в гастроном, да прикуплю ещё пару бутылочек. Одну мы уговорим точно, уж больно хорошо сидится. А вторую возьму в руки: «А давай, Белый, прокатимся на трамвайчике?». И рассмеёмся, как раньше.
Вернулся в комнату. Стакан мой оказался заполнен на треть, Белый булькал «Гостиный двор» в свою тару.
Да не стесняйся, Александр Павлович! Записывай уже без конспирации.
Ослепляющая вспышка!
Испепеляет всё живое
Тлеющие развалины
Всё покатилось к чертям. Никаких посиделок-пошумелок, вопросов-ответов, шуточек-приколов. Пусть я навеселе, но это помню точно: визитной карточки я ему не давал. Собирался, но не успел. Не мог Белый знать моего отчества.
Значит, пока я тактично спускал воду из сливного бачка, тут шарили в моём пиджаке, документы разглядывали. Внаглую. Не зря я сомневалсяон уже не прежний Белый. Зомбированный слуга системывот он кто теперь. Гэбуха и есть гэбуха. Что там нёс голубчик, про вторую производную? Наверняка вербануть хотел, втянуть в делишки ихние. «Мы продвигаем один проект». Как же, проект. Знаем, знаем, как нынешние родине служат. Пистолет под мышку, сто грамм на грудьи по бабам. И стихи мои ему херовенькие.
Белый наполнил свой стакан почти доверху, остатки вылил в мой. Получилось поровну. Миллиметров десять до краёв, хоть линейкой проверяй. Профессионал. В штатском.
Ну что, на посошок? Костя, а ты можешь, как раньше? Как чай?
Мой сильнейший номер, он и это помнил.
Достав из холодильника чайную заварку, долил стакан доверху. Всплыли строки:
По несчастью или к счастью
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места.
Пил я мелкими глотками, смакуя, с короткими перерывами. Со стороны казалось, что вовсе и не водку.
Нет, ребяты-демократы, только чай.
Да, возраст и длительное отсутствие практики сказывались. Но я выдержал испытание, растянув процесс минут на пять. Правда, глаза сочились слезами, а горло сжимали спазмы. Понятно, зачем Белому понадобился прикол с «чаем». Для психологии. Лучше всего запоминается последняя фраза. Штирлиц грёбаный.
Белый, приняв залпом, закусил остатками бутерброда. Янет. Чай не закусывают.
Молодец. Есть ещё порох в пороховницах.
Легко, водка так и просилась назад.
Хорошо посидели. Ладно, давай прощаться. Может, ещё свидимся? он набросил пиджак.
Может быть. Встретишь кого из пацановот меня привет.
Провожаю до дверей. Мы жмём друг другу руки. Его прощальный поклон.
* * *
По-хорошему бывымыть посуду и в душ, но сил хватило лишь завести будильник.
В беспокойном сне виделся мне Белый. Но не теперешний, а прежний, из золотых шестидесятых.
Встаём по одному, произносил он вкрадчиво. Идём тихо, не привлекая внимания. Через Москву пробиваемся на метро.
Понял. Так легче затеряться в толпе? отзывался я.