У вас есть вайфай? спросила Виктория.
Есть, но он никогда не работает.
Но попробовать можно?
Старик перестал жевать, чтобы следить за разговором. Глаза у него были воспаленные, кожа натянулась на как будто хрупких костях лица; суставы пальцев и запястий были распухшими и больными. И все же в нем чувствовалась какая-то живость. Перед тем как выйти в то утро из дома, он надел семидесятническую нейлоновую гоночную куртку и аккуратно причесался. Теперь он со скрипом отодвинулся на стуле, со скрипом пододвинулся обратно и, добившись таким маневром внимания Виктории, произнес:
И дверь неплотно прикрыта.
Простите, сказала Виктория. Это я виновата.
Ей нужно прям колотить. С силой. Все мои годы не закрывается как следует.
«Все мои годы», передразнила Перл. А потомВиктории:Чем могу помочь?
Пирог у вас на вид вроде ничего.
Морковный пирог Перл, сказал старик как будто про себя, с каким-то задумчивым презрением. Кому-то, видать, нравится, но я не большой охотник.
Доедай уже свою фасоль, сказала женщина за стойкой. Или выметайся отсюда.
Он уставился на нее, потом в сторону.
Какой-то он не такой, пожаловался он. Почему-то с рыбным привкусом. Старик бросил вилку и нож на тарелку.
Можешь выметаться, я не шучу.
Твой дедушка работал в шахте, сказал он. Тебе-то не понять, что это такое. Каждый час каждого дняна коленях в затопленной яме под Пекфортоном. Его глаза увлажнились. А потом, выйдя на пенсию, он забрал вместе с собой из тьмы семь белых пони
Пошел вон, если не заткнешься. Я не шучу, старый хрыч.
Его жизнь подошла к концу, но он решил сдержать слово и подарил им хороший дом, как и обещал.
Поскольку эспрессо здесь не подавали, Виктория взяла морковный пирог с чашкой чая. Пароль от вайфая предъявили на бумажке в рукописном виде. Каждую 2-ю можно было прочитать как Z, каждую 5-юкак S; прописная I могла быть как строчной l, так и просто 1. Она сидела за столиком у окна, методично перебирая комбинации. Приходили и уходили группки посетителейженщины с младенцами или лакленд-терьерами; туристы, вскарабкавшиеся по склону от многолюдных исторических достопримечательностей вдоль реки. Все трепались. Виктория взяла еще чай.
К обеду кафе заполнили бригады мужчин с местных строек. В своем одночасовом отпуске они кричали от смеха из-за статьи в «Сан», от них запотели окна; но с женщиной за стойкой вели себя тихо и осторожно. В них сквозила опасливость детей. В ответ Перл их безжалостно дразнила. Она была высокой, моложе, чем дашь с виду, нацепляла пустую кривую улыбку, не совпадавшую с языком ее тела. Для них между ней и ее поверхностью всегда будет стоять преграда; искусственный раздел. Она будет ценить его и поддерживать с умом. А что еще остается в мелком городишке на пути из Шропшира в никуда? А есликак станет очевидно потомв ней и есть что-то еще, то эти мужики в сигнальных куртках и строительных касках никогда не догадаются что.
Перлкрасивое имя, сказала ей Виктория, когда все ушли.
Заслуга вон того старпера, ответила она. Иногда мне нравится, иногданет. Она стояла и вытирала руки впитывающей салфеткой. Так у тебя работает? Пароль?
Вроде да.
Перл задумалась.
Пароль либо работает, либо нет, пришла она к выводу. Виктория рассмеялась.
Пожалуй, правда.
Тут все без «пожалуй» ясно. Настала пауза. Потом она, отведя глаза, тихо сказала со своей кривой улыбкой:
Я знала твою мать.
Это было так неправдоподобно, так внезапно, совершенно необъяснимо, что Виктория решила, будто ослышалась. Она встала, закрыла, не выключая, ноутбук и положила на стойку деньги, словно стойку кто-то обслуживал. Ей было стыдно. Она видела, как на улице чертит длинные неподвижные линии дождь. Старик тоже таращился на него. Он осторожно собрал остатки фасоли на краю тарелки; доел тост. «Ты была моей жемчужиной, пробормотал он, сделав ударение на глаголе, словно придавая ему силу давно принятого решения. Я назвал тебя Перл, потому что ты была моей жемчужиной». Потом: «На твоего деда мы смотрели, как на бога». От столешниц отражался тусклый металлический свет, и его дочь, которая теперь вряд ли бы прибавила что-то еще, начала протирать их салфеткой.
На пороге, не желая уходить на такой застывшей ноте, Виктория сказала через плечо:
Никогда не могу понять, когда кончается утро, а вы?
Родители и дети, думала она потом. Что тут скажешь?
Ее мать блуждала по этому дому так же, как и она. Как и Виктория, половину вещей она не распаковала, только вытащила картонные коробки на середину комнат и распахнула клапаны в надежде, что ее еще способны удивить собственные пожитки. Новая жизнь захватила раньше, чем она разобрала вещи, а потом уже было поздно. Ковры, скатанные и заклеенные скотчем, стояли торчком по углам. Кровати добрались до спален, но фотографии, упакованные грузчиками в коричневую бумагу и полипропиленовую ленту, так и стояли вдоль стен, словно завернутые плиты мостовой. Виктория нашла дело получше. Любопытное, не столько нерешительное, сколько беззаботное; изучение интересного набора пожитков, не имеющих никакой или почти никакой связи с той женщиной, которую помнила Виктория. Туфли не в ее стиле. Джинсовки с перламутровыми пуговицами. Освежитель воздуха, обещавший аромат прибрежной прогулки. Листовки от ресторанов фастфуда, копившиеся в сугробах на кухонном столе. К доске у холодильника были приколоты списки местных мастероводин нацарапал поперек своего флаера «Что угодно!», и именно ему теперь звонила Виктория.
Алло?
Молчание на другом конце.
Это Она посмотрела на флаер, Крис?
Без ответа.
Ну, сказала она на случай, если говорит с автоответчиком, я еще перезвоню.
И тут же отозвались:
Кто это?
Я хотела поговорить с Крисом.
Он сейчас в такси, произнес голос. Со своими приятелями в Кинвере. Я могу что-нибудь записать, но не больше.
«Здесь очень по-брекзитовски, писала она потом Шоу. Восемь пабов на квадратную милю и глубокие чащи вокруг. Я уже представляю город своим Броселиандом, хотя деревья на главной улице, похоже, вырубили уже в 1307-м». Она снова спит на диване, рассказывала она. «Но теперь со свечками и всем прочим».
В одной из коробок матери она нашла новенькое издание «Детей воды». Стала развлекаться тем, что скидывала отрывки Шоу. Малыш Том плохо себя вел. Бросался камнями. Сбежал через топи у Хартовера и Льюитвейт-Крэга к реке. Сорок страници он уже был ходячим приколом, возможно, вообще погиб, отчаянно мечтал стать рыбой, младенцем или обоими сразусплошные викторианские фантазии о метаморфозе, регрессии и переходе, преподнесенные в виде нравственных уроков. «Вот видишь, дописала она. Мои письма читать надо. Спорим, у тебя жизнь не такая интересная, как у малыша Тома!» Она знала, что на самом деле не закончит на такой ноте: но уже от одного написания возникало ощущение настоящего разговора. Не хуже двух бокалов красного. «Наверное, мебель матери я оставлю, призналась она. Всю свою я продала». Из-за этого она снова вспомнила о доме, огляделась и передернулась от удовольствия.
На следующий день не успела она подняться из постели, как зазвонили в дверь. Открыв, на пороге она обнаружила отца официантки Перл. Он был на десять сантиметров ниже Виктории. Насвистывал. Сзади над воротником куртки «Кастрол» влажно завивались волосы. На солнце он выглядел куда бодрее.
У меня была свободная минутка, сказал он. Вот я и зашел.
В ответ Виктория только смотрела на него.
Крис, сказал он. Крис. Крис со вчерашнего вечера.
Вы всегда отвечаете на телефон так, будто вы кто-то другой?
Я ненадолго, сказал он.
Они глазели друг на друга. Ситуация казалась патовой. В конце концов он поднял пластиковую спортивную сумку.
У меня тут все, что может понадобиться, сказал он.
Если бы я еще только объясняла, что может понадобиться.
Неплохо бы чашечку чая, раз уж ставишь чайник. А пока ты займешься, я тут огляжусь. Он улыбнулся и пошел на второй этаж с таким видом, будто он тут хозяин, бросив через плечо:У меня есть все, что может понадобиться. Не волнуйся.
Виктория кипятила воду и кипятилась сама. Она слышала его на первой лестничной площадке, потомна расшатанных половицах у туалета. Загремела сумка с инструментами. Он шипел и насвистывал про себя. Он был жалок. Простукивал то да се. На втором этаже поднялось окно, потом заскрипело обратно. Виктория чувствовала себя так, будто ей здесь не место.