Пейте свое пиво, свиньи! проревел он.
К его удовольствию, в таверне повисла тишина. Девушка остановилась посреди оборота и посмотрела на него без малейших признаков головокружения. Насколько он сумел разглядеть в тусклом свете, один глаз у нее был карий, а второй серый: верный признак неуравновешенного характера. Поскольку эти глаза совершенно соответствовали тому духу, который отражался в них, и это несмотря на то, что она только что подверглась жестоким насмешкам, Тангейзер был заинтригован. Лицо у нее было какое-то перекошенное, она была слишком худа, а волосы выглядели так, будто она сама подстригает их, не прибегая к помощи зеркала, но он все равно невольно подумал, каково этозаняться с ней любовью. Платье мало открывало, но искушенный взгляд сумел обнаружить великолепную грудь. К собственному изумлению, он ощутил, как плоть под кожей штанов приятно и быстро твердеет.
Тангейзер, произнесла девушка, и ее голос, во всяком случае ему, показался музыкой. Она смотрела ему на грудь, а не на лицо, но у нее были все основания нервничать.
К вашим услугам, синьорина, ответил он, широко улыбаясь и кланяясь.
Она посмотрела куда-то за него, он развернулся и увидел, что Бычья Шея достаточно пришел в себя, чтобы неуверенно подняться со скамьи и сжать руки в кулаки. Прежде чем его затуманенный взгляд сумел распознать врага, на него с мрачным удовольствием обрушился сзади Борс. Девушку, кажется, ничуть не взволновала грубая сцена, словно подобные дикие представления в мрачных декорациях были ей не в новинку.
Вы говорите по-французски? спросила она на этом языке.
Тангейзер кашлянул и расправил плечи.
Ну конечно, ответил он по-французски. Восхитительно беглотак самому ему показалось! он поинтересовался, как зовут девушку.
Ампаро, ответила она.
Чудесное имя, подумал Тангейзер. Он указал на свой укромный альков, явно гордясь его экзотической обстановкой и декором, и сказал:
Мадемуазель Ампаро, прошу вас. Пойдемте присядем.
Ампаро отрицательно помотала головой, не сводя глаз с его груди, и ответила потоком слов, которых, как осознал Тангейзер, он не понимает. Точнее, он понимал приблизительно одно слово из пяти, а остальные со свистом проносились мимо, сбивая его с толку. Он вырос в семье, говорящей по-немецки, в двенадцать лет попал в школу янычаров с ее драконовской дисциплиной, где его заставили упражняться в языках и читать слова совершенно чуждые. Он относительно легко освоил итальянский. Живя под одной крышей с Петрусом Грубениусом, каждая фраза которого проходила окольными риторическими тропами, прежде чем достигала цели, он научился любить ту экстравагантность, к которой некоторых подвигает латинский язык. Мессина научила его вполне сносно говорить по-испански. Но французский оставался проклятым языком, с совершенно не поддающимся логике произношением, а весь словарный запас Тангейзера был почерпнут им у солдат.
Он поднял руку, призывая ее остановиться.
Погодите, сказал он. Кабацкий сброд бросал на него взгляды исподтишка, звуки болтовни и шумно выпускаемых газов затрудняли беседу. Он указал на дверь. Давайте поговорим снаружи.
Ампаро закивала, и он предложил ей могучую руку. Она не обратила внимания на его жест, проскользнула мимо него и вышла на улицу, он пошел за ней в тень к оседланным лошадям. Она во все глаза смотрела на Бурака, которого Борс привязал рядом с ее кобылой. Девушка явно была неравнодушна к хорошим лошадям.
Это Бурак, представил Тангейзер. Он снова перешел на итальянский, надеясь, что, если он будет говорить медленно, его поймут. Он назван в честь крылатого коня пророка Магомета.
Она развернулась и в первый раз посмотрела ему прямо в лицо. Если она и не была по-настоящему хороша собой, то, во всяком случае, невероятно привлекательна. Симметрию ее лица, как он видел теперь, нарушала вмятина в лицевой кости под левым глазом, который горел таким исступленным восторгом, что он забеспокоился. От нее веяло какой-то врожденной невинностью, что совершенно не вязалось с тем, как она вела себя в таверне.
Тангейзер снова перешел на свой убогий французский.
Прошу вас, расскажите, чем я могу вам помочь?
Он слушал, как Ампаро втолковывает ему что-то, словно глупому ребенку, и эта мысль мешала ему уловить, о чем же она говорит; Тангейзер никак не мог отделаться от ощущения, что именно глупого ребенка она в нем и видит. Она болтала какую-то чепуху о голом человеке, хотя, возможно, он что-то не так понял, о какой-то лошади (причем она показывала руками на Бурака), о собаке с огнем в пасти и других обрывках какого-то фантастического видения. И все-таки он понял одно: эта девушка хочет, чтобы он отправился к ее хозяйке, некой мадам Ла Пенотье, графине, ни много ни мало, на виллу Салиба в холмах за городом.
Вы хотите, чтобы я навестил графиню Ла Пенотье на вилле Салиба? произнес он, желая убедиться, что понял хотя бы это. Девушка закивала. Если он все услышал правильно, она не объяснила ему цели этого визита. Я прошу прощения, произнес он, но зачем?
Ампаро казалась удивленной.
Таково ее желание. Разве этого не достаточно?
Тангейзер заморгал. Опыта общения с французскими графинями и их горничными, если Ампаро являлась таковой, у него не было. Возможно, они всегда так приглашают в гости мужчин, возможно, их горничные всегда такие же странные, как эта девушка-эльф, а может, и нет. Как бы то ни было, это было что-то новое, и он был польщен. В конце концов, какой от этого вред? Тангейзер задумался на миг, составляя ответ.
Можете передать графине, что я с огромным удовольствием навещу ее на вилле Салиба завтра, если ей будет угодно.
Он улыбнулся, довольный тем, как мастерски составил фразу на этом отвратительном языке.
Нет, возразила девушка. Сегодня. Сейчас.
Тангейзер перевел взгляд с тонкой фигурки на плавящуюся от жара картину летнего сицилийского дня. Встреча с благоуханной ванной откладывалась.
Сейчас?
Я отведу вас к ней сейчас же, заявила Ампаро.
В выражении ее лица появилось что-то угрожающее, словно от любого отказа она готова была начать кружиться и кричать. Из-за того, что теперь он называл темными годами своего целибата (ибо таковы были правила янычаров), Тангейзер близко познакомился с прекрасным полом уже в зрелом возрасте. Только он один знал, что ему было двадцать шесть, когда он потерял невинность. И в результате он приписывал женщинам силу и мудрость, которых, как он подозревал, они все-таки не заслуживали. Но ему претила мысль проявить хоть какое-то неуважение к графине или даже к ее горничной.
Отлично, произнес он. Свежий воздух мне не повредит.
Он одарил ее очаровательной улыбкойпо крайней мере, сам он надеялся, что очаровательной! но не получил в ответ ничего подобного. Ампаро развернулась, подошла к своей лошади и вскочила в седло с восхитительной грацией. Под платьем прорисовались очертания мускулистых ягодиц, и одного этого движения хватило, чтобы он утвердился в своих надеждах на размер ее груди. Она посмотрела на него подчеркнуто выжидающе. Тангейзер колебался: он не привык, чтобы им так командовали. В дверном проеме появился Борс, стирающий кровь с костяшек пальцев. Он поглядел на девушку в зеленом платье, потом бросил вопросительный взгляд на Тангейзера.
Меня приглашают в гости к даме, сообщил Тангейзер. Настоящей графине.
Борс неприлично фыркнул и захохотал.
Хватит, оборвал Тангейзер. Он пошел к Бураку.
Это ваш отец? спросила Ампаро несомневающимся тоном.
Борс, который на самом деле говорил по-французски гораздо лучше Тангейзера, сразу замолчал.
Тангейзер засмеялся в свою очередь.
Нет. Но он такой старый и толстый, что вполне мог бы им быть.
Тогда почему вы спрашиваете у него разрешения? заметила Ампаро.
Теперь уж сам Тангейзер прикусил язык, потрясенный тем, как она повернула разговор.
Поезжай-ка ты лучше к ее графине, сказал Борс, пока это создание не заморочило головы нам обоим.
Тангейзер сел верхом. Не успел он встать во главе кавалькады, как собирался, как девушка понеслась по булыжникам мостовой, пустив лошадь быстрой рысью.