Я уходил плавать. Нельзя же постоянно следить за этим псом.
На его восстановление теперь потребуется целая вечность, сердито бросила Лиза.
Надо разогреть поисковик, предложил я. Дома будет легче его лечить.
Мы с Лизой встали на колени и стали обрезать куски проволоки, чтобы освободить пса. Он скулил и слабо подергивал хвостом.
Джак молчал. Лиза шлепнула его по ноге.
Давай, Джак, действуй. Если не поторопиться, он истечет кровью. Ты же знаешь, насколько он уязвим.
Я думаю, нам лучше съесть его, ответил Джак.
Лиза удивленно подняла голову.
Ты так считаешь?
Ну да, сказал он, пожимая плечами.
Я отвел взгляд от куска проволоки, обвившейся вокруг туловища собаки.
А я-то думал, он стал твоим питомцем. Как в зоопарке.
Джак покачал головой.
Эти питательные таблетки ужасно дороги. Я и так тратил половину заработка на его еду и питье. А теперь еще и это несчастье. Он махнул рукой на стреноженного пса. Да еще надо постоянно за ним присматривать. Он того не стоит.
Но он же твой друг. Вы пожимали руки
Джак рассмеялся:
Это ты мой друг. Он задумчиво нахмурился, глядя на пса. А это это животное.
Хоть мы и не раз обсуждали, какой вкус мог бы быть у собаки, было очень странно слышать от Джака предложение его убить.
Может, лучше отложить решение до утра? предложил я. Мы отвезем его в бункер, перевяжем, а потом, когда ты будешь не так расстроен, можешь решать, что делать дальше.
Нет. Джак достал гармонику, сыграл коротенькую гамму и отложил инструмент. Если ты согласишься оплачивать его питание, я мог бы попытаться его вытащить. А так Он снова пожал плечами.
Мне кажется, мы все же не можем его есть.
Ты так думаешь? повернулась ко мне Лиза. Мы могли бы зажарить его прямо здесь, на пляже.
Я взглянул на изодранного, тяжело дышавшего, доверявшего нам пса:
И все-таки нам не стоит этого делать.
Джак серьезно взглянул мне в лицо:
Ты хочешь платить за его еду?
Я вздохнул:
Я коплю деньги на новый Виртуальный Погружатель.
Что ж, знаешь, я тоже хочу кое-что купить. Джак напряг мускулы, демонстрируя свою татуировку. Да и на что годится это несчастное создание?
Он заставляет тебя улыбаться.
ВП заставляет тебя улыбаться, Чен. Давай, признайся, тебе ведь тоже не хочется о нем заботиться. Это как заноза в заднице.
Мы переглянулись между собой, потом посмотрели на пса.
Лиза зажарила пса на вертеле, над костром, разведенным из обломков пластмассы и сгустков нефти, принесенных океаном. Вкус нам понравился, но никто так и не понял, что в этом такого особенного. Мне приходилось есть зарезанного кентавра, и он был гораздо вкуснее.
Потом мы отправились прогуляться по пляжу. Фосфоресцирующие волны с шумом обрушивались на песок и отходили, оставляя сверкающие в последних красных лучах заката лужицы.
Без собаки мы могли свободно наслаждаться пляжем. Не надо было беспокоиться, чтобы пес не попал в лужу кислоты, или запутался в колючей проволоке, торчащей из песка, или съел что-нибудь, отчего его бы потом полночи тошнило.
И все же я не могу забыть, как пес лизал меня в лицо, как запрыгивал в постель, не могу забыть его теплое дыхание. Иногда я скучаю по нему.
Мэри РикертХлеб и бомбы
В 1999 году в журнале «The Magazine of Fantasy and Science Fiction» был напечатан рассказ Мэри Рикерт «Девочка, которая ела бабочек» («The Girl Who ate Butterflies»), и с тех пор ее работы регулярно появляются на страницах этого издания. Произведения Рикерт также публиковались в журнале «SCI FICTION», антологии «Очень странное чувство» («Feeling Very Strange») и выдвигались на «Небьюлу». Сборник Рикерт «Карта снов» («Map of Dreams») был отмечен премией Уильяма Л. Кроуфорда.
Автор утверждает, что «Хлеб и бомбы»это своеобразная реакция на сообщения в новостях о том, что в Афганистане были сброшены бомбы, упакованные в продовольственные контейнеры. Они взорвались, когда голодные дети попытались открыть «посылки». После событий 11 сентября многие писатели обращались к теме террористических актов, и Рикерт не стала исключением.
Странные дети из семейства Манменсвитцендер в школу не ходили, и мы узнали о том, что они въехали в старый дом на холме, только благодаря Бобби, который видел, как они заселились со всем своим необычным скарбом, состоявшим из кресел-качалок и коз. Мы и представить себе не могли, как можно жить в этом доме, где все окна выбиты и весь двор порос колючей ежевикой. Мы все ждали, когда же их детидве девочки, у которых, по словам Бобби, волосы похожи на дым, а глазана черные маслиныпоявятся в школе. По они так и не пришли.
Мы учились тогда в четвертом классе, были в том самом возрасте, когда кажется, что ты очнулся после долгого сна и оказался в мире, навязанном взрослыми, где есть улицы, через которые нельзя переходить, и есть слова, которые нельзя произносить, но мы и переходили, и произносили. Таинственные дети Манменсвитцендер просто стали очередным открытием того года, наряду со всеми изменениями в наших организмах, что очень даже волновали (а иногда и тревожили) нас. Наши родители, все без исключения, воспитывали нас, уделяя большое внимание этой теме, так что Лиза Биттен научилась произносить слово «влагалище» еще до того, как узнала свой адрес, а Ральф Линстер принял своего младшего братика Пети, когда его мать начала рожать, той ночью внезапно пошел снег, а отец так и не успел добраться до дома. Но настоящий смысл всей этой информации стал доходить до нас только в том году. Мы открывали для себя чудеса, что таились в окружающем мире и в наших собственных телах: необычно было вдруг осознать, что кто-то из твоих друзей симпатичный, а кто-тонеряха, или задавака, или толстушка, или у кого-то были грязные трусы, или кто-то смотрел на тебя, приблизив глаза, не мигая, и неожиданно ты чувствовала, что краснеешь.
Когда дикие яблони цвели ярким розовым цветом, окруженные жужжащими пчелами, а миссис Грэймур смотрела в окно и вздыхала, мы передавали по рядам записочки и строили дикие планы для школьного пикника, о том, как мы нападем на нее из засады со своими шариками с водой и как закидаем пирогами нашего директора. Конечно же, ничего такого не случилось. И только Трина Нидлз была разочарована, потому что в самом деле поверила, что все так и будет, но она все еще носила бантики в волосах, и по секрету от всех сосала большой палец, и вообще была всего лишь большим младенцем.
Освобожденные на лето от занятий, мы мчались по домамкто бегом, кто на велосипедах, крича от радости избавления, и затем принялись делать все что угодно, о чем только можно было мечтать, все то, что мы уже предвкушали делать, пока миссис Грэймур вздыхала, глядя на дикие яблони, которые уже утратили свою яркую розовость и опять выглядели обыкновенно. Мы играли в мяч, гоняли на велосипедах, носились на скейтах по дороге, рвали цветочки, дрались, мирились, и до ужина оставалась еще куча времени. Мы смотрели телевизор и не думали скучать, но потом свешивались вниз головой и смотрели на экран уже вверх тормашками, или переключали туда-сюда каналы, или находили повод, чтобы подраться с кем-нибудь в доме.
(Впрочем, я была дома одна и не могла позволить себе такого удовольствия.) И вот тогда мы услышали этот странный звукстук копыт и звон колокольчиков. Мы отодвинули шторы на окнах и из душного сумрака телевизионных комнат выглянули наружу, где светило желтое солнце.
Две девочки Манменсвитцендер в ярких, цветастых, как у циркачей, одеждах с прозрачными шарфиками, переливающимися блестками, один сиреневый, другой красныйехали по улице в деревянной повозке, которую тянули две козочки, у каждой на шее висели колокольчики. Вот так и начались все неприятности. В информационных сообщениях об этом нет ни слова: ни о ярком цветении диких яблонь, ни о нашей наивности, ни о звоне колокольчиков. Вместо этого все только и твердят о печальных последствиях. Говорят, мы были дикими. Запущенными. Странными. Говорят, мы были опасными. Как если бы жизнь была окаменелой смолой, а мы сформировались и застыли в этой форме, но не превратились в те неуклюжие существа, что вызывали отвращение, а развились в тех, кто из нас получился в итоге, учительница, балерина, сварщик, адвокат, несколько солдат, два врача и я, писательница.