Случилось то, чего он так боялся.
Ужасная догадка потрясла его до глубины души. Озноб сжал тело железным ободом. Он не мог, да и не смел шевельнуться, поскольку любое движение тут же подтвердило бы его страх. И сэр Магбен, убежденный в худшем роке, лежал, стараясь сохранить в себе хотя бы каплю мужества.
Нельзя впускать этот ужас, иначе он сойдет с ума. Возможно, это только сон, и вот сейчас, когда он вытянет руку, его пальцы ощутят свободное пространство. Нет, лучше не спешить. А вдруг там близость гробовой доски
Он долго собирал свою волю в кулак. Но его обоняние вело себя как предатель. Нос трепетал от затхлого запаха материи и сырого дерева. И еще пахло потом и страхом. На миг ему показалось, что паралич не отпустил. Но затем рука приподняласьустало и медленно. Через несколько дюймов она наткнулась на холодную и плоскую поверхность. Граф застонал. Все повторилось.
Нет, от судьбы не убежишь. Каждый его шаг с момента рождения, каждый вздох и каждое усилие вели только к этому. А в мозгу роились безумные мысли. Они, как колонии личинок, копошились в памяти, выворачивая наружу напрасные желания, забытые лица и образы далеких лет. В смятении несвязанных идей он вспомнил о кнопке, установленной в гробу. Но в то же мгновение из тьмы появилось лицо его братадвусмысленная улыбка, бессердечная и жестокая, как топор палача.
Вот человек, по приказу которого, при полном попустительстве доктора, его торопливо упрятали в могилу, не доверив тело даже рукам гробовщика. Они не стали рисковать, боясь, что он может очнуться. Эти изверги обрекли его на муки. Эти чудовища, которых он считал людьми!
Лицо Гая исчезло, и среди беспорядочных мыслей промелькнула надежда: а вдруг он ошибается, и брат его действительно брат. Возможно, кнопка работает как надо. Он сейчас нажмет на нее, и слуги вытащат его из погребального плена. Пусть логика диктует другое, пусть приговор неотвратим, но ведь надежда умирает последней
Он начал нащупывать кнопку. Сначала пальцы не нашли ее, и с уст сорвался жалобный стон. Но потом, отыскав этот маленький бугорок, граф давил и давил на него, что есть силы прислушиваясь к звукам над головой. Конечно, он услышал бы сирену через каменные плиты. Граф даже убеждал себя, что слышит ее рев. Но тишину нарушали лишь звуки его дыхания и бешеный пульс в висках.
На какое-то время он поддался безумию и, как в прошлый раз, заколотил руками по стенкам гроба. Он вновь и вновь бросал свое тело на неподатливую крышку и кричал, кричал до иступления и хрипоты, однако узкое пространство поглощало звук и сводило на нет все его усилия. В конце концов, усталость и соленый вкус крови, стекавшей с разбитого лица, вернули ему разум и спокойствие.
Граф вдруг понял, что дышит с большим трудом, что его усилия и крики истощили воздух. Грудь и горло перехватило спазмом. Они казались зажатыми в тисках какого-то страшного инструмента для пыток. И не было покоя, не было исходаничего, кроме удушья, которое впивалось в легкие и мозг.
Агония нарастала. Он уже не мог бороться с могильной тяжестью. А потом послышалось урчание гигантской машины, которая с трудом продвигалась к нему сквозь толщи земли и груды камней. Граф не понимал, что это звуки его дыхания. Машина вдруг взвыла, громогласно и хрипло. Послышался шум обвала, и она полетела вниз, к далеким основам миров.
На секунду в сиянии, которое не было сиянием, сэр Магбен попытался убежать от бесформенной силы, которая катилась на него. Она была высокой, как звезды, и тяжелой, как гнев. И граф бежал на свинцовых ногах по какой-то лестнице, и ступени распадались под ним на каждом шагу. Безглазые гиганты бросались в него огромными глыбами. Он упал у подножия лестницы на гранитной равнине, и на него навалили пирамиду камней.
Анаконда из холодного живого металла обвилась вокруг тела и сдавила графа в своих объятиях. В сером отблеске ее колец он увидел огромную пасть. Внезапно, с невероятной быстротой, голова змеи превратилась в лицо его младшего брата. Оно ощерилось в усмешке, распухло и расширилось, теряя человеческий облик, и эта черная бессмысленная масса помчалась на него, как облако из тьмы.
Он снова падал вниз, проникая через запредельные пространства. Кто-то в белом, с крыльями, подхватил его напуганную душу, и тогда к нему пришло прощение и милосердие небытия.
Перевод: Сергей Трофимов
Дух места
Издревле существуют места, источающие эманацию вселенского зла, но непостижимо притягивающие человека и, одновременно, подобно энергетическому вампиру, высасывающие жизненные соки
Художнику Френсису Амбервилю и его подружке Авис Олкотт доведется испытать инфернальное влечение проклятого луга. Той зловещей поляны, где ранее умер обезумевший старик Чапмен.
GENIUS LOCI, 1933
«Место весьма странное, сказал Эмбервилль, но едва ли мне удастся передать конкретное впечатление от него. Слова будут звучать слишком просто и банально. Ничего особенного там нет: поросший осокой луг, окруженный с трех сторон склонами желтых сосен; тоскливая речушка втекает с открытой стороны, чтобы дальше затеряться в cul-de-sac рогоза и болотистой почвы. Ручей, двигаясь все медленнее и медленнее, образует своего рода стоячий омут, из которого несколько чахленьких на вид ольх, кажется, хотят выброситься наружу, словно не желая иметь с ним ничего общего. Мертвая ива склоняется над водоемом, ее бледные, скелетообразные отражения заволочены зеленой пеной, пятнающей воду. Там нет ни дроздов, ни зуйков, ни даже стрекоз, столь обыкновенных в подобных местах. Только тишина и запустение. Отметина зланечестивости такого свойства, что у меня просто слов не находится. Я сделал набросок этого места, почти что против моей воли, так как подобный outre едва ли по моей части. На самом деле, я сделал два рисунка. Я покажу их тебе, если хочешь».
Так как я был высокого мнения о художественных способностях Эмбервилля и давно почитал его одним из самых выдающихся пейзажистов своего поколения, то, само собой, мне не терпелось увидеть рисунки. Он, однако, не ожидая проявления с моей стороны интереса, тотчас же раскрыл свое портфолио. В его выражении лица, в самих движениях рук было нечто, что красноречиво свидетельствовало о странной смеси принуждения и отвращения, с которой он извлек и представил два своих акварельных этюда, о которых только что упомянул.
Место, изображенное на каждом из них, было мне незнакомо. Очевидно, что это был один из тех скрытых уголков, которые я упустил в моем отрывочном путешествии по предгорным окрестностям деревушки Боумэн, где, два года тому назад, я приобрел необработанное ранчо и ушел на покой ради частной жизни, столь необходимой для длительных литературных штудий. Фрэнсис Эмбервилль, в один из своих двухнедельных визитов, с его чутьем к изобразительным возможностям ландшафта, несомненно, гораздо ближе познакомился с местностью, нежели я. У него была привычка бродить до полудня, вооружившись всем необходимым для пленэра; и таким образом он уже нашел множество тем для своей прекрасной живописи. Договоренность наша была взаимовыгодной, ибо я в его отсутствие имел обыкновение практиковаться в романистике со своей антикварной печатной машинкой «Ремингтонъ».
Я внимательно рассмотрел рисунки. Оба, хотя и были выполнены поспешно, выглядели вполне законченно и демонстрировали характерные изящество и энергию стиля Эмбервилля. И все же, даже с первого взгляда, я отметил качество, которое было глубоко чуждо духу его творчества. Элементы места были те же самые, что он описал. На одной акварели, водоем был наполовину скрыт бахромой из булавовидных водорослей, и мертвая ива склонилась через него под унылым, обреченным углом, таинственно застылая в своем падении в стоячие воды. По другую сторону омута, ольхи, казалось, стремились прочь из воды, выставляя свои узловатые корневища словно в вечном усилии. На другом рисунке болото формировало основную часть композиции переднего плана, со скелетом дерева, тоскливо нависшим с одной стороны. У дальнего берега камыши, казалось, волновались и шептались между собой в порывах слабеющего ветра. Отвесный сосновый склон на краю луга был показан массой мрачного зеленого цвета, окаймляющей пейзаж и оставляющей лишь палевую бледность осеннего неба.