Юрий ПогуляйМесяц в Уэлене
От автора
Один из любимых рассказов, к сожалению, не очень понятый читателями чистого ужаса. В планах сделать из него повесть, а может быть и роман. В далеких планах. Рассказ мозаика. Рассказ-пазл. Эксперимент. Попытка создать одно полотно из нескольких картинок, с разбросанными по тексту подсказками. Показать событие целиком и объяснить егобез понимания его у героев.
= День первый =
Прошлым вечером выпал снег, берег посветлел и от этого волны казались черными. Они с шумом накатывали на гальку, слизывая белый налет. Распространяя соленую скверну. Ветер гнал низкие тучи на юг.
Пока Максим шел по берегу, то насчитал семнадцать цепочек следов. Семнадцать дорожек из отпечатков босых ног. Мужских, женских, детских. Все они вели к воде и ни одна не возвращалась. Ни одна.
И почему босиком?!
У последнего следа он застыл. Сунул озябшие руки в карманы штормовки. Вообще, Максим любил море. Оно окружало Уэлен, оно кормило Уэлен, оно было Уэленом. Но сейчас он скорее бы пустил себе пулю в висок, чем сделал к черной пучине хотя бы один шаг. Стихия волновалось, шумела, подступая к домам, зажатым на узкой полосе земли между Уэленской лагуной и Чукотским морем. Она будто вознамерилась уничтожить ночные следы раньше, чем их обнаружат люди.
Ночью тут, по снегу, прополз ребенок. На четвереньках, приминая снег подгузником. В Уэлене в таком возрасте был только сын Марии Николаевны, из администрации. И след вел как раз от ее домика. Максиму показалось, что его ноги стали тонкими-тонкими и вот-вот подломятся. Полгода назад малыша и счастливую мать привезли на вертолете из Лаврентия. Весь поселок гулял. Праздновал пятницу тринадцатого. День рождения нового уэленца.
Море облизывало берег, поднимаясь все выше. Вдали, у кооператива, монотонно лаяла собака. Максим медленно поднял взгляд на черные воды. Море стало другим. Ветер кинул в лицо соленые брызги.
Если сейчас дойти до кооператива, или к погранцам, и утащить у них вездеход, то уже к вечеру можно добраться до Лаврентия. Оттуда, если повезет с погодой, самолетом в Анадырь и подальше от моря. И вообще от любой воды.
Максим шумно выдохнул и, понукая онемевшее тело, пошел по следам проползшего здесь ребенка. К дому Марии. В груди, в горле застряло по камню. Сердце билось с перебоями, с покалываниями.
Окно коттеджа было открыто нараспашку. Ветер трепал занавески. Он обошел аккуратный домик, из тех что построили после двухтысячных, поднялся на крыльцо и постучал. А затем все никак не мог оторвать взгляда от костяшек пальцев, разбитых в кровь о дверь. Там, во внешнем мире заспанный вопрос Марии «кто там» превращался в жуткий вой отчаянья, а он все стоял и пялился на окровавленную руку.
* * *
Снег таял. Вездеход рвал траками плоть тундры. Бледную желто-зеленую долину с далекими белыми сопками затягивало облаками. Двигатель ревел, люди в железном брюхе покачивались в такт движения. Когда они только выехали из Уэлена, то еще разговаривали. Старший, Николай, все советовал держаться разбитого тракта, Максим кивал, будто бы никогда не ездил в Лаврентия, и цеплялся за руль так крепко, что на бинтах, в районе костяшек, проступили кровавые пятна. Тамму, чукча из косторезной, прилип к стеклу и смотрел на Уэлен, и на провожающую его Гаунаут. Она едва шевелила пальчиками, прощаясь, и толпа односельчан не могла поглотить ее. Никогда прежде столько людей на выходило на разбитую улицу поселка, но она все равно не потерялась.
То было час назад. Сейчас Тамму вцепился руками в колени, лихорадочно моргал, да мотал головой. Морщился. Николай откинулся на своем сидении и тоже подергивался. Максим пританцовывал коленом, да так, словно его одолел припадок. Но все молчали. Вездеход полз в тумане тундры, фары рвали молочное полотно. Куда они едут? Зачем? Нужно вернуться к морю. Чем дальше они от него уходят, тем хуже будет. Впереди только смерть. Только смерть. Тамму покачивался на месте, быстро-быстро дергая ногой, когда Николай вдруг крикнул:
Стой. Стой.
Машина резко остановилась, будто бы Максимка ждал его команды, и Тамму радостно заулыбался. Назад. Они поедут назад.
Нам нельзя туда. Нельзя. Надо возвращаться, сказал Николай. Он сполз с пассажирского кресла, но его оттолкнул Максим. Парень с разбитой рукой просочился к двери и выпрыгнул в тундру.
Надо возвращаться, повторил Николай, с пыхтением поднялся и тоже шагнул наружу. Мы должны идти, сказал он из тумана. Тамму смотрел вслед товарищам, подергивая головой. Что-то было не так. Он понимал, что должен бежать следом. Должен бросить вездеход и бежать назад, к морю. Но вдруг снова увидел пальчики Гаунаут. Жена верила в него. Ее жизнь зависела от него.
В салоне пахло сочно отсыревшей тундрой.
Коля! Макс! закричал в туман Тамму. Ему очень хотелось броситься вслед за ними, потому что они уже слишком далеко ушли от моря. Непозволительно далеко. Нельзя так уходить, беда будет. Но пальчики Гаунаут шевелились где-то там, в Уэлене, и жена надеялась на него. Жена верила, что ее супруг приведет помощь из Лаврентия.
Рука дергалась, словно хотела оторваться от тела и уползти назад, по следам траков. Тамму плюхнулся на сидение водителя. Надавил клаксон, и сирена прорвала рыхлую плоть тумана. Пальцы дрожали, ноги выплясывали, и из груди рвался то ли сип, то ли рык.
Тамму выдавил педаль газа, и вездеход взревел, очнувшись. Железная машина поползла по тундре дальше. Поползла медленно, уверенно. И так же непоколебимо рухнула в озеро Коолен через два часа.
Чукча-косторез в тот момент царапал ногтями заднюю дверь вездехода, потому что так было ближе к морю. Ледяная вода его успокоила.
= День второй =
Алексей проснулся от холода. Повернулся на бок, чтобы обнять жену. Слепо хлопнул рукой по пустой половине кровати. И вспомнил вчерашний день. Суету поселка. Чувство пустоты, когда утром обнаружил, что супруга ушла в море в числе других.
Он заперся у себя и не отвечал на стук в дверь и крики в окно от Петра. Сосед, с которым много был пройдено и пережито, так и не добрался до потерявшегося приятеля. А тот целый день пусто шатался по дому, стараясь не смотреть в сторону моря. Он не вышел ни на гул проехавшего по дороге вездехода, ни на призывную сирену у администрации.
Верх нереальности, так он назвал свое состояние. Марты не могло «не быть». Со второй половины дня он бродил по ее опустевшим владениям с бутылкой в руках. Прикладывался к водке, как к лимонадужадно. Сам не заметил, как выключился.
И сейчас сухость в горле, да сжатая тисками инквизиции голова сказали ему: «это явь, это не кошмар». Он скривился, как готовый заплакать ребенок. И тут увидел Марту. Она стояла в углу комнаты, в той самой ночной рубахе, в которой ложилась спать вчера. Ее волосы плавали, словно попавшие в невесомость водоросли.
Господи, всхлипнул Алексей. Марточка. Марта Как ты меня напугала!
Он вскочил с кровати, подбежал к жене и обнял ее. Холодная вода, невидимым коконом окружающая супругу, обожгла кожу. Алексей отпрянул, но руки Марты морскими змеями обвили его и притянули к себе. Прижали к мертвому телу, затянув в едкую оболочку.
Глаза защипало от соли, но даже сквозь боль он не закрыл их, глядя в разинутый рот жены, и закричал в воду, выдувая истеричные пузыри. Море хлынуло в ноздри, в горло. Алексей рванулся, но хватка супруги не ослабла. Руки увязли в теле жены, будто он состояло из разогретого пластилина, чудом сохраняющего форму, но твердеющего там, где с ним не боролись.
На улице кто-то закричал. Грохнул выстрел, и криков стало больше. Андрей слышал это сквозь заложившую уши воду, уже не сопротивляясь и проваливаясь в небытие.
* * *
По подмерзшей дорожной грязи на четвереньках полз ребенок. Петр стоял с ружьем у детского сада, где сегодня собрали женщин, и не мог заставить себя поднять оружие. Малыш смотрел на землю, тараня светлой головкой холодный мир.
Морзверобои из кооператива, вместе с Петром сторожащие детский сад, попятились.
В свете качающихся на ветру фонарей наискось падал мокрый снег. На мальчике он не таял.
Смотрите
У магазина, со стороны моря, появился голый толстый мужчина. Бледное пузо свисало и билось о бедра. Тимур-вертолетчик. Ушел той ночью. За ним брела старуха Клава Никифоровна, медсестра из школы. Оплывшая, отекшая, с гривой седых всклокоченных волос.