Тогда Стрелок еще не научился видеть по-особенному. Тогда он еще не понимал своего дара и принял свой страх за обычный страх солдата во время боя. Да и разбираться в ощущениях не было времени. Армия. Первая чеченская война. Сержантсказал, тысделал.
И он сделал. Он вошел.
А обратно его уже выносили. Его, и еще троих. Егоживым, еще троихмертвыми. Двух сослуживцев Стрелка и молодую чеченку. Мирного жителя, как написали бы о ней газеты, если бы об операции в Бамуте можно было писать. Вот только мирной она не была Она хотела убивать, и она убила!
Стрелок опустил веки, вглядываясь в это, забыв о своем страхе разучиться видеть по-особенному, стараясь изучить облако, стараясь понять его, узнать о нем больше, чтобы в будущем гарантированно избегать мест, где оно может появиться, и людей, носящих его над головой.
И это почувствовало Стрелка, это потянулось к нему своими клубящимися черными протуберанцами, силясь выбраться из тесноты салона и добраться до него. Окутать его, сделать его своей частью.
Стрелок инстинктивно сделал шаг назад, едва не завалившись на спину, и черная ложноножка потеряла к нему интерес, втянувшись обратно в автобус.
Облако клубилось под потолком салона, заполняя пространство от средней двери до переднего сиденья. Огромное, тяжелое, душное и излучающее опасность. Не сразу, но Стрелок разглядел, что оно привязано толстыми нитями, похожими на ствол торнадо, к двум людям. К кондукторше, восседавшей на своем «троне распространителя билетов» и к девушке на переднем сиденье. Они были двумя якорями, между которыми облако перекатывалось, словно выбирая, какому отдать предпочтение. Тонкие ниточки черноты тянулись к головам некоторых пассажиров, но только некоторых. Облако питали эти двое. Женщина и девушка.
Как тогда в Бамуте.
Женщина и девушка.
Первая, та, что постарше, тут же подняла руки, как только они ворвались в дом. Вскинула их к потолку, всем своим видом выражая готовность сотрудничать с федеральными войсками. Аникин взял ее на мушку, но убедившись, что она не вооружена, переключил свое внимание на другое. Стрелок, ворвавшийся в дом через полсекунды после Аникина, обвел взглядом левую часть прихожей и также не обнаружил ничего опасного.
Сержант вошел последним.
Встал у двери в основную часть дома. Посмотрел на пожилую чеченку, так и замершую с поднятыми руками, приложил палец к губам. Та кивнула, мол, поняла, и медленно опустила руки.
Снова беззвучный обмен знаками. Аникин врывается в дверь первым, сержантвторым. Стрелок входит третьим, все также дрожа от страха, потому что это здесь повсюду. Оно наполняет дом, и оно связано с чеченкой в прихожей, это порождено ею и кем-то еще
КемСтрелок понимает, войдя в комнату.
Посреди комнаты сидит девушка. Красивая девушка. Сидит перед чем-то, укрытым белым полотенцем. В руках у девушкимолоток. В глазахстрах, ненависть и черная злоба. Вот только кроме Стрелка этого никто не видит, Аникин держит ее на мушке автомата, сержант обегает глазами просторную общую комнату и, не найдя в ней ничего опасного, направляет ствол на дверь с правой стороны. Это Чечня, это война, здесь каждая дверь может представлять опасность. Из каждой двери может выскочить глава семейства с топором или кинжалом, а если совсем не повезетпрямо через дверь могут полоснуть очередью из «Калаша». Но Стрелок знает, что если за этой дверью кто-то и есть, то он не представляет опасности.
Опасность представляет девушка. Облако сформировано ею. Ее ненавистью к русским.
Вот только из оружия у неетолько молоток. И она сидит. Не самое лучшее оружие и не самая удобная поза для нападения на троих бойцов с автоматами
Опусти молоток! говорит сержант.
Девушка переводит на него взгляд, кривит губы в усмешке.
Ты понимаешь по-русски?
В этот момент пожилая чеченка толкает Стрелка в комнату, и захлопывает за ним дверь.
Одновременно с хлопком двери, девушка изо всех сил бьет молотком по полотенцу.
Стрелок слишком глубоко погрузился в воспоминания. Он вздрогнул, услышав в своей голове этот удар металла по металлу, прикрытому тряпкой. Остро кольнуло в правом межреберье и в правом бедретам, откуда давным-давно были извлечены осколки противопехотной мины.
Сморщившись от боли, Стрелок на секунду потерял автобус из своего особого поля зрения. А когда он снова посмотрел на него иначе, картина изменилась. Черное облако порвалось, разделившись на два. Первое, внушительное, но не более метра в диаметре, продолжало клубиться вокруг головы кондуктора, наползая ей на глаза, а второе, основная часть изначального облака, облегло девушку на переднем сидении. Окутало ее гигантским ватным коконом, и впитывалось в нее.
Это отдавало ей свою силу. Заряжало ее. Науськивало.
Она сидела к Стрелку спиной, но он был уверен, он чувствовал, что глаза у нее сейчас точно такие же, как у той молодой чеченки, первой принявшей на себя взрывную волну подорванной ею мины.
Врачи, выхаживавшие Стрелка в госпитале, говорили, что с ним произошло два чуда. Одночерное, другоебелое. Белое заключалось в том, что хоть его и посекло осколками, он остался жить, в то время, как двое его друзей погибли. Черноев том, что погибнуть не должен был никто, кроме самой чеченки, подорвавшей мину ударом молотка.
Это была старая добрая ПМН-3. Нажимная противопехотная мина. Гуманная, в сравнении с чудовищными ОЗМ-72, уничтожающими все живое в радиусе нескольких метров. Обычная мина фугасного действия, заряд которой уходит вертикально вверх практически без рассеивания, почти не разбрасывая осколков. ПМН-3 отрывает наступившему на нее солдату ногу, превращая его в медленно умирающий от болевого шока и потери крови «груз-300», замедляющий движение его товарищей. Мина взорвалась чеченке в лицо, практически оторвав ей голову. Стоявших рядом солдат она должна была оглушить, слегка контузить, ну и может быть чуть зацепить осколками. Но не изрешетить двоих, одному разорвав сердце, а другомусонную артерию, чудом оставив в живых третьего, стоявшего между ними.
Стрелок тогда промолчал, ничего не сказав ни врачам, ни допрашивавшему его об инциденте капитану-особисту. Только сухо и по делу: две чеченки, молоток, мина, взрыв. Очнулсягипс. То есть бинты, много бинтов.
Он опустил описание своего чувства страха, опустил описание облака, клубившегося под потолком дома, и черных нитей, связывавших это с чеченками. Стрелок понимал, в каком заведении он окажется, начни он рассказывать обо всем, что видел. Но с тех пор он научился смотреть по-особенному, научился видеть людей иначе. И как минимум однажды это его особое зрение спасло ему жизнь, тогда, в подземелье, заполненном невидимой никем, кроме Стрелка, клубящейся чернотой.
Наверняка тогда, под землей, чей-то тупой и зазубренный нож резал глотки, словно идеально отточенная опасная бритва, а дрожащая рука, не способная поднять, не расплескав, рюмку водки, разила без промаха, всаживая нож точно в сердце. Это изменяло людей. Но в такой концентрации, как тогда в бамутском доме, или сейчас, в автобусе, это способно было изменять реальность.
Девушка на переднем сиденье поднялась, приняв какое-то решение. Точнееэто чернота задала ей какую-то цель, превращая девушку в оружие. В снаряд, несущийся к цели.
Она заглянула к водителю, что-то сказала ему, протянула руку в кабину и что-то взяла. Что-то маленькое, исчезнувшее в ее кулаке. Это не могла быть мина или граната, но сердце Стрелка все равно сбилось с ритма, все равно замерло. Он чувствовал исходящую от девушки опасность, чувствовал, что она совершит сейчас что-то страшное и непоправимое.
И тогда Стрелок побежал. Побежал к автобусу, вопреки здравому смыслу, вопреки собственной воле, вопреки внутреннему голосу, запрещавшему даже приближаться к этой железной коробке на колесах. К автобусу, в котором словно кобра, напружинившаяся для броска, двигалась сама Смерть.
ПОСМОТРИ НА МЕНЯ! закричал Стрелок! ПОСМОТРИ! НА! МЕНЯ!
Автобус закрыл двери и тронулся.
Глава 15
Саша шла по салону, щелкая колесиком зажигалки. Автобус плавно покачивался на ходу, пока еще телепаясь по парковочному карману для общественного транспорта, поэтому Саша могла свободно идти по салону, раскачиваясь вместе с ним и не держась за поручни руками.