Вообще-то мы хорошо общаемся вчетвером. Ниветта странная, равнодушная почти ко всему в жизни и иногда кричит по ночам, зато она всегда может выслушать и вступиться за друга в трудную минуту, по крайней мере если ее попросить, Кэй глуповат и его внимание не задержиавается ни на чем более минуты, а Моргана, ну, является просто Морганой, ее невозможно терпеть, но без нее невозможно жить. Однажды я поссорилась с Морганой на пару месяцев, и это до сих пор самое страшное время в моей жизни. Моргана - свет солнца, только когда она рядом возможна жизнь. Но если же ее слишком много, она оставит тебе ожоги.
- Ты же не злишься, милая? - спрашивает Моргана у Ниветты. Моргана перехватывает свои волосы в высокий хвост, а потом будто бы вспоминает, что у нее нет резинки, и встряхивает головой. Я убираю выбившуюся прядь ее волос, а Моргана продолжает, будто это самое естественное, что я могла бы сделать в такой ситуации:
- В любом случае, вы ведь помните, какой сегодня день?
Мы помнили. Сейчас только одиннадцать часов утра, закончился второй урок и начинается завтрак, однако я уже нестерпимо хочу, чтобы наступила ночь. Впрочем, чтобы быть честной, отмечу: еще я хочу поесть, однако все ждут Гвиневру и Гарета. Обычно Гвиневра не опаздывает. Она приходит даже раньше, чтобы насладиться чувством собственного превосходства в ничего не значащих мелочах.
- О, Боже, а если она умерла? - спрашивает вдруг Кэй, глаза у него становятся еще больше от неподдельного страха.
- Заткнись, дружок, ты ее тоже хорошо знаешь, она сюда и мертвенькая придет.
Ниветта смеется, но ее смех будто бы не имеет ни малейшего отношения к реплике Морганы. Вот такая у нас компания.
Я принимаюсь смотреть в сад. Высокое и всегда идеально вымытое арочное окно стремится к потолку. Сквозь его стекло до меня доносится буйная, майская зелень, короткие и стремительные полеты стрекоз, движение бабочек между цветами и легчайшее покачивание качелей, будто еще за секунду до того, как мой взгляд туда обратился туда, кто-то сидел и смотрел на всю эту весеннюю красоту снаружи. Сейчас - никого нет. На деревьях висят золотистые клетки для птиц. Иногда для магии нужны кровь и смерть. Мы ловим разноцветных птичек и убиваем их. И хотя лично я никогда не делала этого, мое сердце сжимается от страшной тоски и вины, как только я вижу золотые прутья, золотое зерно и золотые нити магической ловушки, захлопывающей за птичкой дверь.
В остальном, у нас прекрасный сад, он смыкается с лесом, оттого сложно понять, где на самом деле находится его конец. Дикая природа сливается с человеческим представлением о ней, незабудки и розы оказываются вместе с ромашками и чертополохом, сплетаются теснее, чем когда-либо, и создают новую, особую красоту.
Я люблю проводить время в саду. Просто лежу в высокой траве, которая стеной окружает меня, и ко мне заглядывают цветы. Однажды я подумала: вид, как из гроба. Я покойник, а цветы - склонившиеся надо мной скорбные родственники.
Тогда я очень испугалась. Не люблю, когда мои мысли кажутся мне странными.
Вспомнив об этом случае, я отворачиваюсь от окна. Столовая у нас тоже красивая. Нужно понять самое главное: у нас все красивое. Я не знаю, почему. Наверное, потому что мы все больные, а больных людей должна окружать красота.
Только мы не выздоровеем.
С высокого потолка, изрисованного древними знаками, и в то же время лакированного до блеска, как в 19 веке, свисают хрустальные люстры. Когда наступает вечер, свет так играет в них, что иногда я краду этот свет. Просто потому что не могу удержаться. Я держу его в своих кристаллах, и когда не могу заснуть, достаю их из коробки и смотрю.
Стол у нас один, зато очень длинный, во весь зал. За одной его частью сидим мы, ученики, середина пустует, а на другом конце сидят взрослые. Мордреда, нашего директора, еще нет, а вот Ланселот что-то сосредоточенно объясняет Галахаду. Наверное, ужасно смешно, когда в твоем огромном мире всех зовут Джон, Иван, Йохан, Хуан, и так далее, услышать вдруг о ком-нибудь, кто и вправду носит имя Галахад. Я понимаю, что это звучит глупо. Однако, для меня намного более смешным представляется имя Хуан. И все другие имена в целом. Ведь я никогда их не слышала. Возможно я даже неправильно их произношу.
Галахада мы любим. Он мог бы быть хорошим человеком, но его сознание в значительной степени повреждено. Может, это и делает его потрясающим волшебником. Он нас учит, но еще - он наш врач. И если к кому здесь и можно обратиться за помощью, так это к Галахаду.
А если к кому нельзя, то к Ланселоту. Один раз он ударил меня только за то, что я слишком долго шла на обед. С тех пор я не опаздываю. У меня есть подозрение, что Ланселот этого не хотел. Просто его разум тоже поврежден, и ему легко разозлиться.
Но я все равно стараюсь не подходить к нему без повода и не заговаривать с ним. Он учит нас боевой магии, а еще отвечает за нашу безопасность. Лично я не планирую побега, но если бы вдруг планировала, то передумала бы, увидев, как Ланселот патрулирует территорию. Один раз он сказал, что скорее нас всех убьет, чем отпустит.
Галахад - смуглый, высокий человек с нервными чертами лица. У него умные глаза ученого, но синяки под ними придают ему нестабильный и опасный вид. Высокий и тощий, Галахад ни на секунду не прекращает движение, как подвижный хищный зверь вроде ласки или хорька. Одет он всегда неаккуратно, но что самое травматичное - на его белом халате частенько можно обнаружить пятна крови. Мне это, бывает, портит аппетит.
Галахад замечает мой взгляд, махает мне рукой с искренней, ласковой радостью. Я киваю ему, и тут же отвожу глаза.
Ланселот добавляет в фарфоровую чашечку рассеченную золотым узором, что-то из своей простой, поцарапанной фляги. Его типичный, не обращенный ни к кому конкретному оскал становится шире. Он алкоголик, это знают все. Моргана и Гвиневра часто спорят о том, что было в голове у Ланселота до тех пор, пока он не пристрастился к алкоголю. Чтобы впустить внутрь магию, ты должен быть больным. Иначе никак. Нам не говорили, почему так. Может, это древнее проклятье. Или магия и психические расстройства - сцепленные гены. У меня нет ответа. Но когда я вырасту и стану взрослой волшебницей, было бы интересного его найти.
Мордреда за столом нет. Он, как и Гвиневра, никогда не опаздывает. Видимо, решаю я, сегодня необычный день. Я люблю необычные дни, потому что тогда можно ждать разных удивительных событий. Я учусь магии в закрытой школе, однако моя жизнь вовсе не так насыщенна событиями, как пишут в книгах о волшебстве. А может быть, по крайней мере, я часто думаю об этом, волшебство дается лишь тем людям, которые не могут распорядиться им для своего счастья. Я читала где-то, что безумие открывает разум, делает его восприимчивым ко всему настоящему в мире, ко всему, скрытому от глаз. Смешное утверждение, потому как мой мир сужен до точки, в которой мне всегда плохо. Мой мозг - открытая рана, которая иногда покрывается тонкой корочкой, и лишь в эти моменты я чувствую себя счастливой. Ниветта, к примеру, кричит и плачет, когда ей кажется, что кто-то хочет забрать контроль на ее разумом. Один раз я видела, как она билась головой об стол, и мы едва ее оттащили. У нее была такая сила. Она действительно хотела выкинуть что-то из своей головы настолько сильно, что готова была проломить свой череп. Кэй с трудом научился читать, не может сосредоточиться ни на чем, и он никогда не станет талантливым волшебником, никогда не станет никем талантливым. А Моргане не интересно ничего, кроме власти и боли, вся остальная ее жизнь, магия, полеты и звезды, созидание и разрушение - ничто по сравнению с миром в ее голове. Я знаю, что в ее взгляде всегда, даже когда она ласкова или весела, есть тот самый огонь, сжигающий все прочие радости и мечты. Она мечтает дойти до какого-то предела, о котором никому не говорит.
Вот что такое магия. Вот что такое мои друзья.
На самом деле я очень люблю своих друзей, правда. Хотя не уверена, что правомерно такое утверждать, когда выборка так невелика. В конце концов, мне все равно абсолютно некуда деваться отсюда и негде искать каких-нибудь других друзей. Моргана сидит, положив ногу на ногу, и ткань все-таки обнажает ее белую кожу. Ниветта раскачивается на стуле, пытаясь усмотреть что-то на высоком потолке, ее взгляд скользит вслед за этим, становясь, кажется, еще прозрачнее. Кэй оживленно рассказывает, как он наколдовал себе сидра, и как сидр оказался крепче, чем задумывалось, но не крепче, чем хотелось, только он отравился. Я слушаю его, будто радио. В этот момент солнце, выхватывавшее идеальные синеву и зелень за окном вдруг исчезает в облаках, и все тускнеет. Даже линии начинают казаться размытыми. Я смотрю в сторону взрослых, однако они как ни в чем ни бывало продолжают о чем-то говорить. Неужели, они не удивлены тому, что Гвиневры еще нет? Впрочем, завтрак не начнут без директора.