О, да, он был еще тот артист!
Был?
Черномор сдох, я сам это видел, ровным голосом ответил Вой.
Некоторое время шли молча, а потом Рита спросила, ни к кому конкретно, в общем-то, не обращаясь:
Что теперь будет?
Вой тяжело вздохнул.
Я не знаю.
Скоро они вышли к гаражам, а через пять минут уже следовали по Улице Мира. Ураган оставил в городе свой разрушительный след: вдоль дороги лежал поваленный тополь, чудом не задевший припаркованный рядом автомобиль. Возле парикмахерской в луже валялся синий рекламный щит. Везде были разбросаны обломанные ветви.
Спасибо вам за все, Семен, сказала Рита, когда они дошли до больницы. Вам тоже не мешало бы в больницу
Позже, с трудом улыбнулся Вой. У меня собака целый день одна дома. А вы в «скорой» все расскажите. Вряд ли вам поверят, но полицию вызовут. А потом
Что потом? с пылом спросила Рита.
Вой нахмурился.
Я не знаю, но на вашем месте, я не выходил бы в ближайшее время из дома, он потрепал мальчика по голове: Пока, Дениска, ты храбрый пацан.
Мальчик хлюпнул носом и прижался к ногам матери.
«Надеюсь, с ними все будет хорошо», мысленно пожелал Вой, а потом повернулся и зашагал в сторону своего дома.
Глава 9
Эдик вышел из бытовки сторожа и направился к собачьим вольерам. Он улыбался, но улыбка была странная, словно нарисованная темно-синей краской на серой стянувшейся коже лица. Он слышал, как позади в бытовке хрипит бьющийся в конвульсиях пожилой сторож. Но через несколько секунд хрипы заглушил яростный лай собак. Эдик остановился, с хрустом в шейных позвонках покрутил головой, на его спине между ребер в сгустках темной слизи извивались блестящие нити.
Собаки, словно обезумев, носились по вольерам, надсадно лая, некоторые скулили, забившись в угол и дрожа всем телом.
Эдик открыл рот, из горла вырвалось утробное урчание, по нижней губе и подбородку потекла пузырящаяся жижа. Он прошел еще немного, зайдя в лужу, в которой отражались плывущие по небу тучи, и резко согнулся, будто получив удар в живот. Нити в спине издали чавкающий звук, извиваясь в слизистой массе, а потом начали вытягиваться. Эдик отрыгнул в лужу сгусток темной желчи. В глубине его черных глаз горели бледные огоньки. В следующее мгновение он задрожал, захрипел. Нити, как стрелы, метнулись в разные стороны. Пролетев сквозь сетки вольеров, они вонзались в тела собак, проникали под кожу. Собаки визжали, катались по земле и старались зубами вырвать нити.
Молодая крупная дворняга из крайнего вольера металась, обезумев от ужаса. Она бросалась на сетку, отпрыгивала, снова бросалась. Черная нить настигла ее в прыжке обвилась вокруг шеи, швырнула на землю и вонзилась в ухо. Дворняга засучила лапами, из пасти потекла пена, глаза затянулись темной пеленой.
Бультерьер, у которого не было одной лапы, вцепился челюстями в нить и, яростно рыча, замотал головой. Пасть и язык жгло, но он не ослаблял хватки. Сквозь сетку влетела еще одна нить. Бультерьер бросился в сторону, сбив миску с водой. А потом его швырнуло вверх, спину пронзила боль, брюхо стянуло. Он упал и, вспарывая когтями землю и вытаращив глаза, пополз. Из оскаленной пасти текла густая слюна. Через секунду пес коротко, по-щенячьи, взвизгнул, затрясся. Челюсти разжались, вывалился распухший окровавленный язык.
В соседнем вольере резко прервался отчаянный визг болонки, когда нить вонзилась ей в глаз. Собаки в дальних клетках надрывались от лая. Эдик, согнувшись, стоял в луже и медленно крутил головой, на напряженной шее пульсировали жилы. Он зашипел, раскрыв до предела рот, и в жижу на спине, как по команде, втянулись нити.
Эдик разогнулся, сплюнул густую слюну и направился к следующим вольерам. А из бытовки, шатаясь, вышел старик сторож. Одежда была в крови, щека разодрана. Как пьяный он проковылял несколько шагов, рухнул на колени и, задрав лицо вверх, издал звук похожий на рев и вой одновременно. Из блестящих черных глаз вдоль переносицы текла серая слизь. Кисти рук бешено тряслись, будто существуя отдельно от тела.
Тем временем Эдик снова согнулся, и нити метнулись к новым жертвам.
Повизгивающая от страха такса быстро рыла передними лапами землю, в попытке сделать подкоп, но нить обвилась вокруг ее длинного тела, вырвала из уже довольно глубокой ямы, и вонзилась в живот. Такса трепыхалась, дергая лапами, а потом ослабла, обмякла, жалобно скуля.
Старая слепая овчарка с белесыми глазами носилась по вольеру, чувствуя опасность, но, не понимая, откуда ее ждать. Нить вонзилась в бок, зазмеилась под шкурой среди ребер. С яростью овчарка вцепилась в нить, взметнула голову и выдрала из тела источник боли. Отскочила в конец вольера, рыча и скаля пасть. Она слышала, как визжат собаки вокруг, как скулят щенки в соседней клетке. А потом сердце не выдержало. Она умерла мгновенно. Нить, которая неслась к ее голове, отпрянула, будто почувствовав, что от мертвой собаки больше нет толка.
Сторож поднялся, покрутил головой, осматриваясь, и пошел открывать вольеры. Эдик продвигался по питомнику, методично заражая собак. Иногда он морщился, словно испытывая боль, и шипел, как змея. Вокруг, рассекая воздух, свистели черные нити, в спине пузырилась слизь. Возле последних вольеров он тяжело задышал, жадно хватая ртом воздух. Ноги подкосились, и Эдик рухнул на бок. Пальцы судорожно сжимались и разжимались, загребая грязь. Нити безвольно опустились на землю и начали выцветать, превращаясь в бледные, сонно шевелящиеся волокна. Внезапно Эдик поднял голову и издал вопль, полный мучительной боли, огоньки в глазах погасли, как свет уходящей в ночь электрички. Тело дернулось несколько раз и обмякло.
Старик прошел мимо мертвого Эдика, широко улыбнулся и заразил последних собак в питомнике. А из первых вольеров уже выходили трясущиеся псы с черными, как частички ночи, глазами.
Черномор высадил Кирилла возле полицейского участка и поехал дальше. Его лицо походило на каменную маску с черными дырами глазниц. Он вел автомобиль не спеша, вцепившись напряженными бледными пальцами в руль. На лобовом стекле мелькали тени от ветвей тополей, растущих вдоль проспекта. Мимо промчалась «скорая» и уголки губ Черномора подскочили вверх.
Прекрасно, прохрипел он, и свернул на улицу «Школьная».
Проехал глубокую лужу справа несколько человек живо обсуждали происшествие: упавшее на автобусную остановку дерево.
Через десять минут он выехал на узкую дорогу в пригороде, вдоль которой стояли фонари, будто позаимствованные у улиц Лондона середины девятнадцатого века. Это была идея Черномора установить на ведущей к особняку дороге фонари такого декора, чем он и гордился, считая себя человеком, не лишенным художественного вкуса. Но сейчас чудовищу за рулем полицейского автомобиля было плевать и на фонари, и на художественный вкус. Черномору казалось все его прошлое существование бессмысленным. Теперь же, он по-настоящему жил. Жил ради великой цели: очистить территорию для Красоты. Той Красоты, к которой он прикоснулся, и которая стала частью его самого. Ей тесно, всегда тесно, ей нужно пространство. Внутри чудовища все ликовало, несмотря на боль, пульсирующую в каждой клетке тела. «Боль ничто», думал он. Всего лишь мерзкое человеческое чувство. Скоро оно исчезнет, Красота позаботится об этом. Несомненно. Он подарит ей свое Королевство, со всеми подданными, а потом целый мир.
Черномор подумал, как будет счастлива Элла, когда тоже прикоснется к Красоте. О, да, он, как любящий отец сделает ее причастной к вселенскому чуду. Это ведь и есть истинное проявление добра, верно? Она станет свободной, свободной, свободной
Голову пронзила жуткая боль. Черномор захрипел, нажав на тормоз, и начал трястись. Машина вильнула и остановилась, едва не врезавшись в фонарный столб.
«Свободной проносилось в сознании. Свободной Я дам ей территорию Красота позаботится обо мне позаботится!..»
Боль отхлынула, дрожь прошла.
Некоторое время Черномор сидел без движения, а потом вывел автомобиль на середину дороги и поехал дальше. Показались ворота особняка. Рядом с охранной будкой, выполненной в виде небольшого бревенчатого домика, стоял и курил молодой охранник. Увидев полицейскую машину, он нахмурился, сделал глубокую затяжку и щелчком отправил сигарету в придорожные кусты.