С Прандотой я познакомился когда-то лично, посредством Рышарда, с которым его связывали будто бы дружеские отношения. Утонченный, исполненный высокой культуры разум молодого человека изумлял меня уже тогда, и он подавал большие надежды. Он сумел причудливо соединить склонность к философской рефлексии с глубокой сердечной чувственностью, которая струилась из его глаз, подернутых тихой меланхолией.
В последний раз я видел его много лет назад у Рышарда, в день моего прощания с кузеном. Больше мы с ним не встретились ни разу в жизни. Через месяц он утонул во время шторма на «Ласточке»пароходе, которым путешествовал к берегам Южной Америки. В списке пассажиров, оставленном капитаном судна в гавани, его фамилия была помещена в самом начале. Правда, как позже сообщали газеты, несколько особ не явились вовремя на палубу отправляющейся «Ласточки», однако их фамилии не приводились. Во всяком случае, с тех пор никто и никогда не видел Прандоты. Поэтому весьма правдоподобным, практически достоверным, было предположение о том, что он погиб в море во время шторма. То же единогласно твердили и все издания.
Он погиб молодым, пробудив всеобщую скорбь в сердцах тех, кто сумел разглядеть в его произведениях превосходный талант.
И сам не понимаю, как так случилось, что об этой трагической кончине я до сих пор не обмолвился с Рышардом ни единым словом. А ведь именно от него я должен был услышать многое о Прандоте, в особенности же то, что он ступил на борт именно в здешнем порту, в бытность Норского.
Тогда, пользуясь небольшой паузой в чтении, я обратился к Рышарду с вопросом:
Когда ты встречался с Прандотой в последний раз? Быть может, незадолго до катастрофы? Вроде бы он отчаливал от здешнего берега?
Норский внезапно оторвал взгляд от рукописи и, со странным выражением лица, вперил его в меня. Очевидно, вопрос застиг его врасплох, и в первую секунду он не понял, откуда тот возник. Но вскоре он, видимо, сориентировался, и тогда на миг на этом мраморном лице появились какие-то странные, загадочные проблески. Что означали эти необузданные линии внезапно сократившихся мышц, какие им следовало подыскать эмоциональные аналогимне было трудно определить. Но это длилось лишь неуловимо крохотное мгновениес помощью огромного усилия воли он овладел собой и возвратился к своей привычной непроницаемости. Только слегка побледнел и печально ответил:
Да. Твоя догадка верна. Действительно, он навестил меня перед отъездом. Даже
Он замолчал, будто бы задумываясь, а стоит ли завершать фразу. Но вскоре сомнения рассеялись, и он едва ли не с вызовом произнес:
Ты даже не поверишь Он заглянул сюда на часок перед тем, как ступить на борт. Мы съели легкий обед на двоих, после чего я проводил его в порт. Бедный парень! Ему было так к лицу то небольшое синее кепи, которое он надел в свое путешествие.
Последние слова прозвучали несколько странно. Разве прекрасное кепи не было главным украшением Прандоты? И к тому же я не смог удержаться, чтобы не отметить того, о ком шла речь.
Невосполнимая потеря. Я глубоко убежден, что в этом светлооком добром юноше однажды проявился бы первоклассный лирик. Какая душевность, какая глубина чувств!
В глазах Рышарда тлели какие-то желтые огни.
Когда он заметил, что я за ним наблюдаю, то легонько сомкнул веки и, выдыхая густой клуб дыма, спокойно процедил:
Быть может. Однако мне кажется, ты преувеличиваешь. Хотя он и был моим задушевным другом, я никогда не превозносил его талант слишком высоко. Он был чересчур сентиментален. Нет ли у тебя желания немного прогуляться перед закатом по пляжу? Сейчас дивная пора, а до ужина у нас еще много времени.
Он докурил сигару и, стряхнув остатки пепла, бросил окурок на дно перламутровой раковины.
Охваченный досадой, я все же сделал вид, что все в порядке, и с напускной готовностью проследовал вместе с ним к выходу.
Когда мы вернулись под вечер домой, он был в превосходном расположении духа и во время ужина постоянно шутил с Адасем. Однако я заметил, что время от времени мимолетная тень мелькала на его прекрасном, мужественном лице, и несколько раз я перехватывал его взгляд, покоящийся на мне с особым вниманием.
* * *
С того дня прошло несколько недель.
Внешне ничего не изменилось в моем отношении к Рышарду, с которым я, как и прежде, вел долгие беседы, совершал совместные прогулки и поездки по морю. И все-таки мы оба чувствовали: что-то произошло, какая-то тень клином пролегла между нами и разделяет нас все сильнее. Чувствуя это, мне, собственно, следовало бы проститься с ним и покинуть виллу. И если я этого не сделал, то лишь благодаря особой связи с этим человеком, который уже долгое время был для меня неразрешимой загадкой.
И я его, очевидно, обременял своим присутствием на вилле, хотя он упорно пытался замаскировать всяческие следы недовольства. Однако я отчетливо видел их в выражении его лица, беглом взгляде, в наших осторожных разговорах. Норский вообще помрачнел и в последнее время очень изменился. Часто он глубоко над чем-то задумывался, на вопросы отвечал неохотно, постоянно избегал определенных тем; а еще с того памятного дня мы с ним ни разу не заговорили о покойном Прандоте. Также с тех пор мы не касались и литературных проблем; когда я случайно уводил нить разговора к данной теме, он ловко переходил к вещам, лишь косвенно связанным с литературой, после чего поспешно все дальше отдалялся от нее.
Впрочем, банальность наших диалогов мне с лихвой компенсировала превосходная хозяйская библиотека, которая в любое время была для меня открыта. К тому же я на целые часы, особенно утром, погружался в чтение.
Однако удивительное дело: среди поэтов последнего времени, представленных здесь весьма широко, я не смог отыскать ни одного томика Прандоты. Несмотря на это, не желая раздражать Рышарда, я не подал виду.
Среди всего прочего я и сам начал претерпевать какие-то особые изменения, в которых поначалу не отдавал себе отчета, так как проявлялись они скорее внешним образом. Рышард же, напротив, заметил, что со мной что-то происходит, и, странное дело, с неким недовольством и даже боязнью.
Видимо, его во мне что-то поразило. Несколько раз он внимательно следил за моей жестикуляцией, достаточно оживленной во время обсуждения интересной темы, и тогда я уловил на его лице выражение изумления, смешанного с тенью тревоги. Однако в этом отношении он пока что не сделал мне ни единого замечания. Подстегиваемый любопытством, я решил обязательно его об этом расспросить.
Вскоре мне подвернулся удобный случай.
Было утро, вскоре после завтрака. Мы оба в легких домашних костюмах сидели на веранде. Рышард читал какую-то книгу, тогда как я посматривал на море, которое в ту минуту было немного неспокойным. Вдруг мое внимание привлекли кружащиеся чайки. И вот неожиданно одна группа отделилась от стаи и образовала широкий белый круг, через который оставшиеся чайки начали пролетать длинной вереницей. Зрелище было настолько необыкновенным, что, прерывая Норскому чтение, я указал рукой на небо.
Он действительно посмотрел в ту сторону, но невольно окинул взглядом одновременно и меня и спросил до странности изменившимся голосом:
Что ты делаешь?
Пока что я не понимал его. И в самом деле, ведь я не совершал ничего сверхъестественного. Лишь легонько приподнялся на цыпочки и простер руку вдаль.
Как это что? Указываю на чаек.
Ну, да, да, это же очевидно. Но делаешь ты это таким образом, что мне хотелось бы подчеркнуть, что этот жест тебе чужд.
Ты только сегодня такое за мной заметил?
Норский медлил с ответом, а затем произнес наконец, будто равнодушно:
Тебе я признаюсь, что и в самом деле уже долгое время замечаю странные изменения в твоих движениях. У меня складывается впечатление, что жесты, которые ты воспроизводишь, не те прежние, твои, к которым я давно привык, а какие-то чужие, заимствованные, будто кто-то другой управляет ими, обосновавшись внутри тебя. Ты походишь на актера, который гениально вжился в чужую мимику.
Странное дело.
И невольно я обернулся к зеркалу и внимательно посмотрел на себя.
Если ты все же действительно не ошибаешься, то будь уверен, что я делаю это бессознательно, непроизвольно.