Вы, барин, что же сюда ехать изволили? пробормотал он.
Сюда, сюда, нетерпеливо ответил я, не понимая, что нужно этому бездельнику.
Да ведь Вы же говорить изволили
Но я перебил его; мне хотелось скорее уже добраться до родственников, представить им мою сестру. Я сунул извозчику монету и поставил на землю Дашин сундучок и узел с вещами. Даша с любопытством разглядывала дом, но тут мне на глаза снова попался извозчик: он расширившимися глазами смотрел то на дом, то на нас с сестрой и, наконец, точно опомнившись, начал нахлестывать лошадь.
Нам, однако, было уже не до него. Я стал звонить в колокольчик; довольно долго никто не отзывался, а я был уверен, что нас разглядывают из окон: темная штора в окне второго этажа как будто дрогнула. Потом я перестал звонить и прислушался: есть ли какие-то звуки в доме? Я ничего не слышал.
Дверь распахнулась внезапно и бесшумно, так что мы вздрогнули от испуга. На пороге стояла немолодая женщина в темном платье, гладко причесанная; меня поразило, как она уставилась на нас без всякого выражения, пустыми глазамини удивления, ни вопроса.
Здесь ли живут Александр Николаевич и Ольга Аркадьевна Рашетовские? откашлявшись, проговорил я.
Служанка молча отступила, пропуская нас внутрь. Уже взойдя в переднюю, а послев гостиную, я поразился вторично: в доме стоял странный могильный холод, точно печей не топили уж несколько лет; воздух был затхл. Я огляделся: гостиная была роскошно убрана, с мягкими диванами и креслами, начищенными канделябрами, потолок украшала затейливая лепнина, паркетный пол блестел, а в камине, украшенном фигурными изразцами, весело потрескивали дрованикаких следов запустения. Было полутемнослужанка зажгла три свечи.
«Очень странно, подумалось мне. Дрова горят, ни следа пыли, а точно в склеп взошли».
Безмолвная служанка принесла поднос, на котором был сервирован чай. Даша спросила ее о тетушке, но ответом было молчание: женщина посмотрела сквозь нее невидящими глазами и вышла.
Она, должно быть, немая, произнесла Даша дрогнувшим голосом и поежилась.
Мне тоже было очень не по себе, однако не хотелось пугать сестру еще больше; мне и так было больно представлять, как моя Даша, которую папенька с маменькой самозабвенно любили и нежили, будет жить в таком склепе. Мы подошли с Дашей к окну, занавешенному плотными шторами; отогнув штору, сестра внимательно вгляделась в туманные очертания улицы, затем начала развязывать тальму
Давешняя горничная возникла около нас так внезапно и бесшумно, что Даша вскрикнула от неожиданности. Казалось, служанка появилась прямо из стены. Она помогла Даше снять плащ и шляпку и удалилась.
Как Как она вошла, ты видел? пробормотала сестра. И руки у нее такие ледяные Страшно мне что-то, Ваня.
Клянусь, в эту самую минуту я уже хотел предложить Даше уйти из странного дома подобру-поздорову; меня останавливало лишь сознание, что в этом случае ее мечта быть ближе ко мне разбивается в прах. Во всем Петербурге мы не знали ни единой души, кроме дяди с тетей и моих друзей по военному училищу, поселить же такую молодую девушку у чужих людей я не считал возможным; тем временем мне самому пора было приступать к учению. Оставалось одно: возвратиться в Ораниенбаум, упросить подругу матушки принять Дашу у себя, пока найдется место в пансионе.
Я уже собирался предложить сестре идти, как вдруг она вгляделась в дальний угол гостиной и испуганно взвизгнула. Я посмотрел, куда она указывала дрожащим пальцем. Оказывается, все это время мы были не одни! Там, в углу, в высоком кресле, напоминающем трон, сидел человек, одетый в весьма старомодный коричневый сюртук с бархатным воротником и пестрым муслиновым галстуком. Он не смотрел на нас; его неподвижные темные глаза уставились куда-то в стену, поверх наших голов. Мы не могли оторвать от него глаз; казалось, человек этот еще не стар, его лицо не бороздили морщины, а волосы не были тронуты сединойно он был настолько изнуренным на вид, что казался едва живым. Неужели это хозяин дома?
Рашетовский Александр Николаевич, ваш дядюшка, раздался позади нас старческий голос. Мы с Дашей подскочили и обернулись, испытав, впрочем, настоящее облегчение от того, что услышали, наконец, человеческую речь.
Сзади стоял маленький старичок, по видулакей; верно, он состоял при дядюшке. В отличие от самого дяди и странной служанки, он выглядел почти обычно: почтипотому, что его глаза тоже были неподвижны. Когда он обратился к нам, улыбаясь, то улыбались только его губы.
Вы дядюшке прислуживаете? Вас как звать? начал спрашивать я, но Даша меня перебила.
Постой же, Ваня: невежливо! Надобно же дядюшке представиться
Я откашлялся и начал рекомендоваться сидящему в кресле полуживому человеку, который ничего не отвечал и даже не глядел на меня. На всякий случай я еще раз пересказал то, что уже было в моих письмах к ним: его младший брат, а мой папаша, Николай Николаевич Рашетовский, с супругою преставились, мы с сестрою получили от тетушки письмо с приглашением приехать и счастливы видеть в добром здравии Тут я несколько смешался. Выручила Даша: она подошла к дядюшке, поцеловала у него руку и уселась рядом с ним. Тот ничем не выразил своих эмоций, но и руки не отнял. Я повернулся к лакею.
Что дядюшка, он, верно, болен?
Меня, барин, Тимофеем зовут, еще твоему дедушке прислуживал; теперь при барине Александре Николаиче неотлучно состою. Еще махоньким его знал. Да вы садитесь; вишь, и барышня присесть изволили. Барыня нескоро выйдут, а я покамест вам расскажу про вашего дядюшку, коли желаете.
Его мягкий старческий голос совершенно меня успокоил, даже как будто стало теплее. Я присел в кресло и стал смотреть в огонь, стараясь не думать о неподвижных глазах старого Тимофея, которые неотступно сверлили меня.
И Тимофей начал рассказ, который я передам здесь своими словами.
Глава 2
Это было время, когда предчувствие перемен уже охватывало самые различные круги общества. Но отец семейства Рашетовских, Николай Алексеевич, ко всем этим новым веяниям вовсе не питал интереса. Рашетовский-старший был настоящим русским барином и к таким вопросам, как отмена крепостного права, просвещение народа и тому подобное, относился если не враждебно, то скептически. По складу своего характера он был озабочен лишь тем, чтобы как можно веселее убить время; впрочем, Рашетовский был по природе человеком мягким и добросердечным, уважал науки, а любовь к книгам, музыке и театру была у него развита до страсти. Он получал хороший доход со своего родового имениясела Дубки, владел четырьмястами душамиэтого вполне хватало для житья «на широкую ногу» в столице. Едва вкусив столичной жизни, Николай Алексеевич уже не считал нужным находиться неотлучно в имении и передал все заботы управляющим; он наслаждался жизнью в Петербурге, где со свойственным ему увлечением организовал собственный домашний театр с оркестром.
В особняке на Надеждинской для осуществления сего прожекта были сломаны перегородки нескольких комнат: из получившегося большого помещения устроили зал для представлений. Актеров же Николай Алексеевич с воодушевлением набрал из собственных крепостных: в основном, актеры были пригожие, молодые, с приятными голосами. Рашетовский нанял для них учителей по вокалу, танцам и декламации. Музыкальное сопровождение для спектаклей составляли те же крепостные, кто умел играть на гитаре, скрипке, свирели; руководил этим самодеятельным оркестром учитель музыки, приглашенный для сыновей Рашетовского.
К моменту переезда в Петербург его сыновья, Саша и Николенька, были двенадцати и семи лет; родители весьма заботились об их образовании, а отец тем паче желал приобщить мальчиков к своему увлечению театром, чем менее его супруга, мать семейства, сочувствовала этому самому увлечению. Мария Ивановна Рашетовская была полной противоположностью мужу: искусством не интересовалась вовсе, любила простые удовольствия вроде катаний на тройке, хороших обедов и бесед с приятельницами за чаем и кофеем. Будучи хорошо воспитанной, Мария Ивановна не позволяла себе критиковать супруга и до поры до времени не высказывала своего недовольства приучением сыновей к искусству.