Булавин вспомнил, что так же было и в день его смерти. Но, тогда, находясь под впечатлением и откровенным испугом от своей новой сущности, он попросту упустил это из виду. Теперь тоже боялся, ведь не понималпочему живой человек, ребёнок, видит то, что видеть не должен? Ответов на этот вопрос, ни Вайнштейн, ни Толик не дали. Сказали, лишь, что здесь бывает всякое и, вообще, отнеслись к феномену, как-то слишком спокойно. Сергея же этот вопрос волновал не на шутку. Однако, вопреки своим опасениям, он решался иногда помахать племяннику рукой или подмигнуть, на что тот реагировал вполне спокойно, будто дядя был, вполне себе, обычным человеком.
Но, в этот день Сергей решился на невиданный, по крайней мере, в трезвом уме, экспериментналадить с ребёнком контакт, а проще говоря, попытаться подружиться. Коль уж не получилось при жизни, почему не попробовать после? Единственное, что Булавина действительно смущало, так это опасенияне повредит ли такое общение Витюше. Вдруг, знакомство с мёртвыми приближает или притягивает смерть к живым? Правда, здешние друзья Сергеяподросток и старик, заверили, что данная гипотеза несостоятельна и является полнейшим бредом.
Инженер стоял у калитки братского двора и взвешивал на невидимых весах свои страхи и желание ещё раз услышать голос живого человека, обращённый к нему, тоже, как к живому. Он долго и понуро глядел на облезлые, в этом мире, ворота. Потом протянул руку к щеколде, но отдёрнул ладонь в нерешительности. Он всё ещё боялся и оттого чувствовал, будто ни его семья потеряла брата, сына, дядю, а словно он сам осиротел, лишился того, что совсем недавно вновь стало самым главным.
Сергей развернулся и пошёл прочь. Бредя через пустырь, он, ещё раз обернулся, отойдя метров на сто, с грустью и тоской глянул в сторону дома, где жил брат со своею семьёй. Посмотрел не своим, уже привычным, а тем живым взглядом, который постиг совсем недавно. Над казавшимися с такого расстояния почти одинаковыми заборами, зеленела полоска свежей растительности. Кое-где виднелись вкрапления красных и жёлтых цветовлишь точки на полуразмытом фоне. Сергей взглянул в небо. Оно было таким чистым и нежно-голубым, а солнце, как бы он сказал в детстве, широко улыбалось. Но вот, безоблачную гладь начали затягивать свинцовые облака, а над землёй поплыл жиденький туман. Булавин снова опустил глаза на крошечные домики, и теперь они казались серыми и безжизненными. Вместо зеленой полоски придворовых полисадиков, размазались светло-коричневые кляксы сухостоя. Он снова смотрел на мир так, как и нужно смотреть мертвецу. Мёртвый не может питать иллюзий, не должен видеть то, что было. Он обязан смотреть на свою реальность без розовых очков ностальгии.
Булавни вновь, почти на физическом уровне, ощутил одиночество, которое может быть столь всепоглощающим только по эту сторону смерти. Он чувствовал себя, как всё что его окружало. Как пожухлый, почти высохший сорняк, коим был захвачен практически каждый кусочек земли на пустыре. Как приближающиеся с каждым шагом пятиэтажкипустые, овитые паутиной трещин, с погасшими навеки окнами. Был таким же никому не нужным. Не нужным, отныне и вовеки.
На развилке Сергея, почему-то, потянуло не к родительскому дому, куда он собственно направлялся, а вправо, к реке. Булавин не стал противиться тяге и, так же безучастно ко всему, равно как и всё было безучастно к нему, побрел мимо мёртвых многоэтажек, потом через мёртвый частный сектор и мёртвую рощу, устлавшую свою мёртвую растрескавшуюся землю мёртвыми сухими листьями.
Выйдя на берег, он, не спеша, прошёл вдоль линии мягкого прибоя, который здесь и прибоем-то не был. Ведь волн не водилось, потому, как не существовало тут ни ветра, ни бурного течения. Река несла свои воды практически без какого-либо видимого движения. А может и не несла, а превратилась просто в длинное извилистое озеро? На этот вопрос Булавин не знал, да и не хотел знать ответа. Он вообще ничего не хотел знать. Его окутала колючая, словно грубо сотканный плед, апатия. Она одновременно являлась колыбелью умиротворения, что, наверное, было логичным в этом пласте бытия, но, в то же время, раздражала. Казалосьтакой симбиоз невозможен, но чувствовалось именно так. Сергею ничего не хотелось, не то что делать, а даже о чём-то думать. И, тем не менее, не давало покоя ощущение того, что он должен к чему-то прийти, найти какую-то тайную дверцу в закоулках своего разума.
Булавин присел на поваленное дерево и закурил. Сигарета привычно безвкусна, дым ожидаемо лёгок. Он, на прощанье, посмотрел на красный уголёк и бросил окурок под ноги. По привычке копнул рыхлый сухой песок носком кроссовка, им же подтолкнул тлеющий остаток сигареты в ямку и похоронил его, осыпав стенки маленького, созданного секунду назад, кратера. Возвращая ногу в исходное положение, он стукнулся пяткой обо что-то твёрдое. Инженер нагнулся и не поверил своим глазам. Практически под бревном лежала плоская, частично опустошённая бутыль бренди.
Он усмехнулся сам себе, поднял сосуд, скрутил крышку и, не нюхая, глотнул из горлышка. Вкуса, как такового, не почувствовал. Лишь, через несколько мгновений на языке появилось нечто вроде послевкусия. Однако, про себя инженер отметил, что это гораздо лучше, чем вовсе ничего. И вдруг, Булавин понял, что испытывает радость! Ту самую радость, которая была только при жизни!
Сделал ещё глоток, улыбнулся, хлопнул себя по колену и понял, какое счастье можно было испытывать там, по ту сторону смерти, буквально каждую минуту. И дело не в алкоголе, нет! Дело в самой радости. Он понял, что здесьэто феномен, а там было таким же доступным и обыденным, как воздух, которого просто не замечаешь, до тех пор, пока им полнятся легкие. Так же и с радостью. Её нужно просто почаще впускать в своё сердце, вот и весь рецепт земного счастья. Как жаль, что он этого не понимал. Как жаль, что умер, так и не узнав эту банальную формулу при жизни
Булавин сам осекся на своей же мысли. Широкая улыбка начала медленно сходить с лица. Он посмотрел на бутыль, окинул взглядом пляж. Остановился на ни чем не примечательном месте, метрах в двадцати от него самого. «Это произошло здесь»пронеслась в голове мысль. Булавин всё вспомнил. Всё самое, на его взгляд, главное. Вспомнил, как именно он умер.
* * *
Для Лены Юсуповой, это был обычный день. Один из тех, которые она предпочитала проводить вдали от дома. Где-нибудь в гостях или на одной из круглосуточных тусовок, кои устраивались в великом множестве людьми её круга. Друзья могли себе позволить устраивать спонтанные праздники жизни чуть ли не каждый день. Ограничивало их, пожалуй, лишь нежелание устранять последствия этих празднеств. Разгребать горы хлама, оставленного толпой озорной молодёжи, не очень-то хотелось никому. Но, если правильно составить маршрут и расписать график визитов, то для Лены, в принципе, весёлыми могли становиться недели, если не месяцы.
Отдыхать ничего не мешало. Работы у девушки не было. С учёбой, тоже, как-то не сложилось. Девять классов, плюс неоконченное ПТУвот и весь образовательный опыт. Стоит, конечно, отметить, что стремление к знаниям у неё присутствовало. Однако, для поступления в ВУЗ или, на худой конец, колледж, нужны были деньги, которых в семье обычно не водилось. Собственно, именно поэтому все попытки, хотя бы подумать о дальнейшем обучении или сколь-нибудь прозондировать почву, пресекались тем, кто думал, в первую очередь, о материальной стороне вопроса. Отчим был не особо дальновиден и смотрел исключительно в ближайшее будущее, в котором видел Лену работающей и приносящей в дом хоть какие-то деньги. А потому, после девятого класса, падчерица направилась получать специальность в местное училище. Но, вопреки ожиданиям опекуна, швеёй так и не стала. Более того, бросила учёбу и начала жить в своё удовольствие. Для этого появилась возможность и не воспользоваться ею девица, в тот момент, сочла преступным.
Возможностью этой стал Димасын начальника городского МВД. В его лице Лена Юсупова смогла найти то, чего у неё не было с того момента, как из жизни ушла мама. Отношения с отчимом никогда не пышали теплотой, а после смерти матери начали походить на сосуществование тюремщика и заключенного. Дима стал тем ключиком, что сумел открыть камеру. Правда, как оказалось позже, лишь для того, чтобы узница перекочевала в новую темницу.