Думаю, что если бы в 1917 году не вернулся из Англии, если бы все эти годы не прожил вместе с Россиейбольше не мог бы писать. Видел много: в Петербурге, в Москвев захолустьеТамбовском, в деревнеВологодской, Псковской, в теплушках.
Так замкнулся круг. Еще не знаю, не вижу, какие кривые в моей жизни дальше.
1928
МыРоман
Запись 1-я.
Конспект:
Я просто списываюслово в словото, что сегодня напечатано в Государственной Газете:
«Через 120 дней заканчивается постройка ИНТЕГРАЛА. Близок великий, исторический час, когда первый ИНТЕГРАЛ взовьется в мировое пространство. Тысячу лет тому назад ваши героические предки покорили власти Единого Государства весь земной шар. Вам предстоит еще более славный подвиг: стеклянным, электрическим, огнедышащим ИНТЕГРАЛОМ проинтегрировать бесконечное уравнение Вселенной. Вам предстоит благодетельному игу разума подчинить неведомые существа, обитающие на иных планетахбыть может, еще в диком состоянии свободы. Если они не поймут, что мы несем им математически безошибочное счастье, наш долг заставить их быть счастливыми. Но прежде оружия мы испытываем слово.
От имени Благодетеля объявляется всем нумерам Единого Государства:
Всякий, кто чувствует себя в силах, обязан составлять трактаты, поэмы, манифесты, оды или иные сочинения о красоте и величии Единого Государства.
Это будет первый груз, который понесет ИНТЕГРАЛ.
Да здравствует Единое Государство, да здравствуют нумера, да здравствует Благодетель!»
Я пишу этои чувствую: у меня горят щеки. Да: проинтегрировать грандиозное вселенское уравнение. Да: разогнуть дикую кривую, выпрямить ее по касательнойасимптотепо прямой. Потому что линия Единого Государстваэто прямая. Великая, божественная, точная, мудрая прямаямудрейшая из линий
Я, Д-503, строитель Интеграла, я только один из математиков Единого Государства. Мое, привычное к цифрам, перо не в силах создать музыки ассонансов и рифм. Я лишь попытаюсь записать то, что вижу, что думаюточнее, что мы думаем (именно так: мы, и пусть это «МЫ» будет заглавием моих записей). Но ведь это будет производная от нашей жизни, от математически совершенной жизни Единого Государства, а если так, то разве это не будет само по себе, помимо моей воли, поэмой? Будетверю и знаю.
Я пишу это и чувствую: у меня горят щеки. Вероятно, это похоже на то, что испытывает женщина, когда впервые услышит в себе пульс новогоеще крошечного, слепого человечка. Это я и одновременноне я. И долгие месяцы надо будет питать его своим соком, своей кровью, а потомс болью оторвать его от себя и положить к ногам Единого Государства.
Но я готов, так же, как каждый, или почти каждый из нас. Я готов.
Запись 2-я.
Конспект:
Весна. Из-за Зеленой Стены, с диких невидимых равнин, ветер несет желтую медовую пыль каких-то цветов. От этой сладкой пыли сохнут губыежеминутно проводишь по ним языкоми, должно быть, сладкие губы у всех встречных женщин (и мужчин тоже, конечно). Это несколько мешает логически мыслить.
Но зато небо! Синее, не испорченное ни единым облаком (до чего были дики вкусы у древних, если их поэтов могли вдохновлять эти нелепые, безалаберные, глупо толкущиеся кучи пара). Я люблюуверен, не ошибусь, если скажу: мы любимтолько такое вот, стерильное, безукоризненное небо. В такие днивесь мир отлит из того же самого незыблемого, вечного стекла, как и Зеленая Стена, как и все наши постройки. В такие дни видишь самую синюю глубь вещей, какие-то неведомые дотоле, изумительные их уравнениявидишь в чем-нибудь таком самом привычном, ежедневном.
Ну, вот хоть бы это. Нынче утром был я на эллинге, где строится Интеграл, и вдруг увидел станки: с закрытыми глазами, самозабвенно, кружились шары регуляторов; мотыли, сверкая, сгибались вправо и влево; гордо покачивал плечами балансир; в такт неслышной музыке приседало долото долбежного станка. Я вдруг увидел всю красоту этого грандиозного машинного балета, залитого легким голубым солнцем.
И дальшесам с собою: почемукрасиво? Почему танецкрасив? Ответ: потому что это не свободное движение, потому что весь глубокий смысл танца именно в абсолютной, эстетической подчиненности, идеальной несвободе. И если верно, что наши предки отдавались танцу в самые вдохновенные моменты своей жизни (религиозные мистерии, военные парады), то это значит только одно: инстинкт несвободы издревле органически присущ человеку, и мы в теперешней нашей жизнитолько сознательно
Кончить придется после: щелкнул нумератор. Я подымаю глаза: О-90, конечно. И через полминуты она сама будет здесь: за мной на прогулку.
Милая О! мне всегда это казалосьчто она похожа на свое имя: сантиметров на 10 ниже Материнской Нормыи оттого вся кругло обточенная, и розовое Оротраскрыт навстречу каждому моему слову. И еще: круглая, пухлая складочка на запястье рукитакие бывают у детей.
Когда она вошла, еще вовсю во мне гудел логический маховик, и я по инерции заговорил о только что установленной мною формуле, куда входили и мы все, и машины, и танец.
Чудесно. Не правда ли? спросил я.
Да, чудесно. Весна, розово улыбнулась мне О-90.
Ну вот, не угодно ли: весна Онао весне. Женщины Я замолчал.
Внизу. Проспект полон: в такую погоду послеобеденный личный час мы обычно тратим на дополнительную прогулку. Как всегда, музыкальный завод всеми своими трубами пел Марш Единого Государства. Мерными рядами, по четыре, восторженно отбивая такт, шли нумерасотни, тысячи нумеров, в голубоватых юнифах, с золотыми бляхами на грудигосударственный нумер каждого и каждой. И ямы, четверо, одна из бесчисленных волн в этом могучем потоке. Слева от меня О-90 (если бы это писал один из моих волосатых предков лет тысячу назад, он, вероятно, назвал бы ее этим смешным словом «моя»); справадва каких-то незнакомых нумера, женский и мужской.
Блаженно-синее небо, крошечные детские солнца в каждой из блях, не омраченные безумием мыслей лица Лучипонимаете: все из какой-то единой, лучистой, улыбающейся материи. А медные такты: «Тра-та-та-там. Тра-та-та-там», эти сверкающие на солнце медные ступени и с каждой ступеньювы поднимаетесь все выше, в головокружительную синеву
И вот, так же, как это было утром, на эллинге, я опять увидел, будто только вот сейчас первый раз в жизниувидел все: непреложные прямые улицы, брызжущее лучами стекло мостовых, божественные параллелепипеды прозрачных жилищ, квадратную гармонию серо-голубых шеренг. И так: будто не целые поколения, а яименно япобедил старого Бога и старую жизнь, именно я создал все это, и я как башня, я боюсь двинуть локтем, чтобы не посыпались осколки стен, куполов, машин
А затем мгновениепрыжок через века с + на. Мне вспомнилась (очевидно, ассоциация по контрасту) мне вдруг вспомнилась картина в музее: их, тогдашний, двадцатых веков проспект, оглушительно пестрая, путаная толчея людей, колес, животных, афиш, деревьев, красок, птиц И ведь, говорят, это на самом деле былоэто могло быть. Мне показалось это так неправдоподобно, так нелепо, что я не выдержал и расхохотался вдруг.
И тотчас же эхосмехсправа. Обернулся: в глаза мнебелыенеобычайно белые и острые зубы, незнакомое женское лицо.
Простите, сказала она, но вы так вдохновенно все озираликак некий мифический бог в седьмой день творения. Мне кажется, вы уверены, что и меня сотворили вы, а не кто иной. Мне очень лестно
Все этобез улыбки, я бы даже сказалс некоторой почтительностью (может быть, ей известно, что ястроитель Интеграла). Но не знаюв глазах или бровяхкакой-то странный раздражающий икс, и я никак не могу его поймать, дать ему цифровое выражение.
Я почему-то смутился и, слегка путаясь, стал логически мотивировать свой смех. Совершенно ясно, что этот контраст, эта непроходимая пропасть между сегодняшним и тогдашним
Но почему женепроходимая? (Какие белые зубы!) Через пропастьможно перекинуть мостик
Вы только представьте себе: барабан, батальоны, шеренгиведь это тоже былои, следовательно