Нет,ответил я.Просто никого не занимали такие вопросы... философские. Хотя, мне кажется, так было всегда, не только в моё время.
Отрицать не стану,сказал Кузьма Николаевич,так было всегда. Но только в твоё (и моё) время, когда в руках людей появились средства, способные привести к концу света, это легкомыслие превратилось в тягчайшее преступление.
Он помолчал и сделал несколько глотков из стаканчика с чаем.
Ты удивился тому, что мы, живя в мире после конца света, помним о философии,продолжил Учитель.Но ничего удивительного тут нет. Сознание человека полнится страхами. И главный страх нашего временине утечка токсинов со свалки, не пожары на заброшенных АЭС. Наш главный страх философский: что это всёдействительно конец света. Не конец того лживого и неправильного мира, который был построен в начале двадцать первого века, но что этофинал. Что труды сотен поколений наших предков были напрасными, и вскоре Земля превратится в красную пустынную планету, как Марс. Людите, которые не одичали,отчаянно стремятся преодолеть критическую ошибку в голове. И тут им дан только один помощникфилософия.
***
Наверное, я ещё не очень хорошо с вашим временем,сказал я.Но мне кажется невозможным, чтобы простые люди, все поголовно, думали о таких высоких материях, как сохранение жизни на Земле. Никому не нужна философия. Люди прекрасно живут без неё.
Ну, живут они, положим, не так уж и прекрасно...заметил Учитель.
Пусть бы и так,сказал я.Но философияэто последнее, что они испробуют, пытаясь улучшить жизнь.
Нет, люди сильно изменились,сказал Кузьма Николаевич.Посмотри на моих Учеников. Они пришли из разных мест, они по-разному воспитаны, у каждого свои взгляды. Ничто не держит их у меня. Но они покинули родителей и товарищей, чтобы бороться со свалкой. Не с той, которая за холмом, а с той, которая отравляет их души.
И философия тоже сильно изменилась,добавил он. Когда я родился, от общества потребления уже практически ничего не осталось. Но я успел почувствовать его атмосферу. Потребление было как компьютерный вирус, подчинявший себе людские мысли и желания. Общество потребления было выдано за величайшую мечту человечества: словно с самого палеолита люди отстраивали цивилизацию, чтобы в конце концов получить возможность беспрепятственно потреблять. И вот, чтобы противостоять подобным вирусам, философия постепенно стала приобретать иные черты. Задача таких людей как я придать ей такую форму, чтобы она могла стремительно распространяться по миру. То есть быстрее, чем люди дичают. Философия тоже должна быть как вирус, только не подчиняющий разум, а освобождающий его.
Я допил чай большими глотками, пока тот не остыл, и поворошил палкой угли. Они ещё тлели, и дым защипал мне глаза. Я подумал, что, наверное, сотни раз смотрел по телевизору дебаты всяких умников о судьбах России и человечества, читал в Интернете статьи о вариантах переустройства мира, хватался за голову, слушая, как рассуждают о высоких материях подвыпившие студенты. Как хорошо, что я больше никогда не увижу и не услышу их, хотя Учитель и не одобрил бы моей радости. В словах этих людей тоже были кусочки истины, но они, эти люди, были слишком влюблены в свою мысль, чтобы присоединить к имеющимся у них кусочкам истины кусочки, открытые их товарищами.
И они не видели века, где тлели угли, шелестел лес, и царила святая троица: Дождь, Дорога и Руины.
Вновь я почувствовал счастье, что судьба позволила мне вырваться из лап Сферы Услуг, убежать от ужасов конца света, от обманутых людей, строящих своё ненаглядное мнение на страшной лжи, от планеты, поверхность которой состояла из дурманящих сознание экранов и бормочущих динамиков. Я глядел на угли и вспоминал прошлое.
***
Старый Прометей...
К чёрту, к чёрту! Настала пора отбросить мифологическую мишуру, а то так недолго и решить, будто я по полнолуниям свершаю кровавые гекатомбы во славу языческой нечисти. Перейдя от пейзажной лирики к сути вопроса, мы столкнулись с непростыми задачами, и теперь уж нельзя постоянно отвлекать сознание от логики на раскрытие метафор с бесконечным количеством значений, из которых обыкновенно выбирается не то, что ближе к истине, а то, что ближе к предрассудкам. Пусть будет цифровой язык. 1 = 1. 0 = 0. Чтоб никаких слов, не отбрасывающих тени, никаких Перунов и старых Прометеев. Приоткроем же покров поэзии и расставим точечки над «ё» в вышестоящих описаниях. Я расскажу Вам о старых-добрых временах, а Учитель послушает мой рассказ со стороны. Он останется в двадцать втором веке, а мы интеллектуально перенесёмся к самым истокам сюжета, на мою негостеприимную родину, и поможет нам транспортное средство, куда более высокотехнологичное, могучее и безопасное, нежели Пегасы.
Посмотрите сюда. Вы видите его?большой приземистый изумрудного цвета «Кадиллак» 1950-ых годов, с длинным капотом, скалящейся решёткой радиатора и багажником, похожим в профиль на рыбий хвост? Перед Вамимашина времени. Мы садимся в неё на упругое бархатное сиденье, захлопываем покрытую толстой темпоральной бронёй дверь, вводим в бортовой компьютер входные данные:
Год: 2005;
Месяц: декабрь;
Число: 25.
«Вы уверены, что хотите переместиться в 25 декабря 2005 года?»спрашивает нас программа перемещений во времени и предлагает два варианта ответа: «Yes» и «No».
Наше повествование называется «Петли истории». Будет вполне закономерно заплести петлю, прокатившись в прошлое и вернувшись обратно, к Дождю, Дороге и Руинам. Ничто не мешает. Взлётная полоса закончилась, за иллюминаторомудаляющиеся планеты; разум, наконец, разогнался до скорости, достаточной, чтобы мы не боялись оказаться в гравитационном плену у Сферы Услуг.
Мы выбираем «Yes».
Enter.
*магическое единство мира*
Двадцать пятое декабря пришлось на последнее воскресенье года. В тот день мы зажгли. Начать с того, что мы нарыли такой огромный кусок гашиша, что я поначалу и не понял, что это за вещество: согласно моим обывательским представлениям, столько благодати в одном месте сосредоточиться не могло никак. Потом, у нас было много алкоголя, уж не знаю зачем. В нашем распоряжении имелись двухнедельные всероссийские каникулы, пятнадцатимиллионный мегаполис, чуть-чуть денег, ну и сами мы были молоды, полны сил, отваги, упорства, наглости и оголтелого идиотизма.
ТЫЦ-ТЫДЫЦ-ТЫДЫЦ-ТЫЦ-ТЫДЫЦ!гремели в нашу честь цифровые фанфары из многоваттных колонок возле торговых центров, и мы с надменностью победителей рассекали мою ненаглядную толпу, хамили направо и налево, чинили безобразия, приставали к девушкам. Морозный воздух полнился дионисийским экстазом, характерным для предновогодней декады в частности и для воскресений в целом. Пьяные, как достославный президент, мы влачились, томимые духовной жаждою, через бедную извилинами разума и изгибами души пустыню этого застойного плебейского городишки под названием Москва.
Быть может, любезный зритель, Вам, глядящему на мою нелепую жизнь иными глазами, из других эпох и пространств, подобное времяпрепровождение покажется малоэстетичным. Так что ж поделать?для доступа к более изысканным удовольствиям люди шли по трупам, предавали и грабили целые народы. Я видел их, не таких, как мы: на Кутузовском проспекте в ту пору стояли их автомобили, дорогие и бесполезные, а рядом с автомобилямиони сами. Люди, на которых оставило отпечаток богатство. У них была не такая, как у нас, одежда, не такие, как у нас, лица. Изредка встречаясь с нами взглядом, они думали: «Ну и бы-ы-ыдло!..»,хотя всего пятнадцать лет назад они были такими же, как мы. Но они, богатые мужчины и женщины, не останавливались ни перед чем, чтоб не возвращаться к прежнему образу жизни, на дно жизненного омута, к таким, как у нас, незатейливым развлечениям. Ради своих удовольствий они могли безнаказанно убить любого из нас.
***
Через сто лет богатых не будет. Сначала я этого не знал. Сначала я был трезв, отвратительно трезв. Валялся в своей помойной комнатке и, пялясь в потолок, думал, как бы разглядеть среди желтоватых потёков и серых пятен облупившейся побелки что-нибудь вроде подобия выхода. Краем глаза следил за монитором компьютера: там записывался лазерный диск.
Потом хронический алкоголизм, подцепленный на одном из собраний творческого актива нашей шарашки, приступообразно обострился и заставил посмотреть на часы.
17:06!
17:06, а я до сих пор трезв и до отвращения полон ауторефлексии!
«Ошибка записи диска,появилось сообщение на экране монитора, и лоток дисковода выдвинулся.Диск непригоден для дальнейшего использования. Вставьте другой диск».
Изрыгнув проклятье, я швырнул лазерный диск в стену. Он отрикошетил в цветочный горшок.
Сколько старого, пыльного барахла! В него сложно не попасть! Я стукнул кулаком по шкафу. На голову мне упала подставка с магнитофонными кассетами, прозрачная пластмасса разлетелась по паркету. Я пнул стул. Тот полетел в ровные ряды расставленных у батареи пустых бутылок из-под вина и нанёс их воинству значительный урон. Я взял учебник по культурологии и запустил им в люстру. Беззащитные хрустальные висюльки жалобно звякнули.
Этого оказалось достаточно, чтоб поуспокоиться.
В чём повинны хрустальные висюльки, благодаря которым включённая люстра отбрасывала на обои и мебель умиротворяющие спектральные отсветы, точь-в-точь осколки радуги? А научная литература повинна в чём? Ни в чём, конечно. Виноват я, я и только я. Да, сам виноват. Призрак мудрого английского мыслителя Арнольда Тойнби, угнездившийся в учебнике по культурологии, сказал бы мне, что любой культуре, будь это всё человечество, Европа, Россия или отдельная личность, история постоянно бросает вызовы. Вызовы бывают слабые, средние и сильные. Слабый вызов незаметен, средний здоровой культурой легко отражается, а что касается сильного, то вот он может разрушить всё до основания. И подлость в том, заметил мудрый мыслитель Тойнби, что даже сильный вызов, как правило, подкрадывается незаметно. Ну а если он подкрался, то это личные проблемы исключительно самой культуры, а не учебников и не хрустальных висюлек.
Чем же всё кончится?вопрошал я себя.Почему ты думаешь, что плохо? Почему ты знаешь всё с самого начала? Ты пророк? Почему ты на что-то надеешься? Ты глупец?
Не пугайтесь, любезный зритель, у меня в голове нет и никогда не было посторонних, с Тойнби я не разговариваю, а вышеприведённый фрагмент суть не более чем обычная для нашего повествования интеллектуальная зарисовка. Но, скажу я Вам, и без голосов всё очень-очень плохо.
Время в двадцать первом веке сильно ускорилось. За окном ранний вечер качал рыжий неоновый фонарь, светивший прямо в комнату, вил из снежной крупы белых привидений, носившихся меж многоэтажных стен и кидавшихся с разбегу на стёкла. Абсолютное зло текло по улицам, тёмными волнами колыхалось у самого подоконника, журчало в водопроводных трубах, гудело в двигателе автомобиля, проезжавшего через двор. Если б не ускорившееся время, можно было бы решить, что это всего-навсего зимние тени от голых деревьевтак медленно и плавно проникало зло в человеческие города. Но меня не обманешь. Я только и жду, что насилие постучится в дверь, что голод вырвется из-под холёных белых лиц, умащённых кремами и гелями, что мытые и одетые люди, самые гуманные и человечные в истории, перестанут прикидываться. Они жаждут крови. Прекраснейшие из людей, тончайшие и хрупкие создания ненавидят,и не знают, кого, за что и почему.
Когда в душе находится действующая модель Преисподней (масштаб «1 : »), превращающая каждую твою эмоцию в объект для собственных насмешек, когда в заднице прощупывается большое шило, а в голове, напротив, ничего не прощупывается, когда жить становится страшно, противно и неинтересно, потому что объективная действительность кажется нелепой, как самая неудачная из шуток, и опасной, словно генетически модифицированные яблоки с поперечными полосками,что тут сказать? Психологи, например, говорят «кризис самоопределения», и я не спорю с ними. Эти тупые ишаки, эти учёные-в-дерьме-мочёные верно подметили: у меня и впрямь кризис, о-го-го какой, очень большой, его нужно срочно записать в книгу рекордов Гиннеса.
***
На самом деле я не поэт, а обычный дегенерат. Оля, заглянув в комнату, так и сказала:
Ну и ну!..и поморщилась от специфического запаха, обычного для мест моего пребывания. В комнате воняло. Если Вы когда-нибудь нюхали разлагающиеся мозги, то без труда поймёте, о чём я.
А я что?я ничего. Я ухожу уже.
Пьянствовать?
Ну а почему бы и не пьянствовать? В конце концов, умеренные возлияния во славу академии и профессурыдавняя студенческая традиция, корнями уходящая чуть ли не в античность. Было бы обидно, прервись она в...
Оля ругалась, вторя моим высоким образцам красноречия.
Андрей в твои годы уже из армии вернулся,внушала она мне.Стройный, подтянутыйкрасавец-мужчина. Все девки за ним бегали. На завод пошёл, сразу двадцать пять тысяч получать стал. А ты?поступил в шарашкину контору какую-то... Чему тебя там учат?только и умеешь что пить, как сорокалетний мужик, да рекламу у метро раздевать! Кому-то такой ты нужен?
А собственно, кто такая Оля? спросите Вы. Ну, как бы это сказать... Когда от моей семьи ничего не осталось, ко мне в квартиру подселился старший брат, Андрей. Он тогда не дал мне пропасть. Оля, пухленькая и румяная, как матрёшка, была женой Андрея. Много лет мы жили вместе, но почему-то правило «стерпитсяслюбится» в моём случае не сработало. Недавно у Оли родился ребёнок. Не то чтобы стало совсем плохо, но, конечно, если б в моей квартире жили волшебные эльфы Тоате де Даннан, было бы получше.
Никаких Тоате де Даннан,повторял я часто.Кризис самоопределения.
Я не сделал Оле ничего плохого, а она меня ненавидела. Это было свойственно многим.
***
Сгущаются сумерки, а сумеркиэто наше всё. В этот час сова Минервы отправляется на охоту за мудростью. Так покинем же моё постылое обиталище во исполнение главной цели нашего с Вами путешествия: вдоволь насладиться красотами века21! Рождённый веком20, гением человеческой мысли и пространственно-временным континуумом, он зовёт нас на гудящие сумеречные улицы, к расписанным граффити стенам, к ночным бабочкам в латексных одеяниях, к суровым торговцам ангельской пылью, к бродягам, разводящим костры под красивыми эстакадами, к дорогим и бесполезным автомобилям, ко многим, многим удовольствиям, отнимающим свободу.