А почему песню орут? поинтересовалась Мария-Роза. Песни ведь обычно поют, разве нет?
Строевые песни орут, пояснил дед Авессалом. Даже не орут, дорогуша моя, нет, он назидательно покачал старческим узловатым пальцем, заворочался в кресле-качалке, едва не уронив прикрывавший колени клетчатый плед, и добавил:Строевую песню выкрикивают во всю глотку. Готовятся. Скоро придут, наверное.
А все равно не страшно, вздохнула Клара. Не они первые. И, к сожалению, последними эти тоже не будут.
Отбросив со лба прядку седых волос и добродушно усмехнувшись, отчего неровные морщинки вокруг хитроватых зеленых глаз на мгновенье обратились задорными лучиками, Клара окликнула дочь:
Милочка, как там наша гостья? Спит еще?
Мария-Роза, разливавшая по высоким хрустальным бокалам подогретое вино, не поворачивая головы, ответила:
Спит. Да она, мам, до завтра проспит. Умаялась, бедняжка.
Ты это называешь «умаялась»? усмехнулся Элджернон. Девочка несколько дней кружила по пустыне, чтобы обойти имперские посты. Выбралась к нам голодная, полуголая, с солнечным ударом. Как еще дошлане знаю. Могла там и остаться.
Да, протянула Клара, беря бокал и любуясь игрой искорок в рубиновой жидкости, исходящей ароматным парком. Видели бы вы, какая она была в тот день, когда мы с ней встретились у Рубежа.
Лес наслаждался июлем. Замшелые дубы со скрипом ворочались приземистыми узловатыми телами, честно стараясь и себе добыть еще толику солнечного света, и не обидеть излишне скромный подлесок, который мог застесняться и не найти слов, чтобы попросить стариков подвинуться. Где-то там, где теплый ветер неторопливо перебирал листья в кронах, распевал вовсю хор малиновок. Клара Доннерветтер споро шагала по тропинке, с сожалением во взоре оставляя позади то одну, то другую изумрудно-зеленую полянку, испещренную красными точками земляники.
Стара я стала, ох, стара, пробормотала Клара, остановившись, и оперлась рукой о ближайший дуб. Вот помрукто им ягод-то соберет? Грибы еще кой-как подобрать успеваю, а на ягоду-то и времени не хватает. Ох, не хватает, ребята, на ягоды-то времени.
Бормоча под нос что-то еще в таком роде и непрестанно жалуясь непонятно кому на боли в пояснице, Клара, седенькая благообразная старушка в аккуратном синем с белым платье, довольно бодро зашагала дальше, торопясь успеть к одной ей ведомым потаенным грибным местам, но снова замерла, расслышав чутким слухом обитательницы Рубежа конский топот.
Ага, сказала она себе, делая шаг с тропы в сторону густого малинника, где ее кожаные башмачки с бронзовыми пряжками утонули в траве. Ага. Вот как, значит. Еще один. А может быть, и одна. Ох, как нехорошо это.
Сокрушенно покачав головой, Клара принялась ждать всадника.
Вскоре он настиг Клару. Вернее, не всадник, а всадница. Молодая еще девчонка, поджарая, подтянутая, похожая чем-то на породистую лошадку, точь-в-точь такую, чьи бока сжимали ее стройные ноги. Цепкий взгляд Клары мгновенно скользнул по всаднице, оценивая. Так, костюм для верховой ездыбархатный, черный. Беретбархатный, черный. Из-под берета струится волна волоснаверняка не бархатные, но тоже черные. Скрипучее кожаное седлочерное как ночь, без единого украшения, даже шляпки крошечных гвоздиков окрашены в тон. И только глазазеленые. И только тонкое кольцо на правом указательном пальцезолотое.
Уйди с дороги, выпалила девчонка, придерживая лошадь. Ты меня не остановишь. Ты Ты Ты права не имеешь!
Бог с тобой, девонька. Клара, стоявшая стороне от тропы и совершенно не мешавшая никому, кто хотел бы проехать, удивленно сморгнула. Я тебя не держу. Хочешьдальше езжай, хочешьразговоры со мной веди.
Знаю я вас, нервно выкрикнула наездница, удерживая нетерпеливо пританцовывающую на месте лошадь. Вы, ну, те, которые на Рубеже, вы все делаете, чтобы не пустить нас туда.
А зачем тебе, девонька, туда? мягко поинтересовалась Клара.
Там, мечтательно прикрыв глаза, проговорила девчонка, свобода. Там нет жестоких стискивающих рамок общества, угнетающего истинно вольных людей. Там всякий является тем, кто он есть на самом деле, а не тем, кого выпестовали из него родители, друзья и просто знакомые. Только там ты можешь делать то, что хочешь, а не то, что нужно. Там тебе не говорят «нельзя».
Ты так складно говоришь, ох, как складно. Клара улыбнулась доброй, светлой старушечьей улыбкой. Я аж заслушалась.
Да, девчонка гордо выпрямилась в седле. Меня ждет Темная Империя. Я еду в страну, где царит Тьма, потому что только во Тьменастоящая свобода и настоящее творчество.
А скажи мне вот еще что, девонька. Клара все еще улыбалась, но было что-то в ее голосе, что заставило девчонку напрячься. Ты вот, к примеру, рисовать умеешь?
Ну, умею, опасливо буркнула всадница.
Так вот, как-нибудь ночью, когда вокруг эта самая твоя тьма, возьми листок бумаги да карандаш. А потом погаси свечу, закрой глазаи рисуй. Во тьме. И утром подумай, что у тебя с твоей Тьмой выйдет: творчество или мазня да каракули, ох, получше подумай.
Да ты задохнулась от гнева девчонка.
Езжай, сказала Клара, уже не улыбаясь. Я не держала тебя и не держу. Ты выбрала путьтак езжай или выбрось из головы всю эту дурь про Тьму и свободу и возвращайся домой, к папе и маме.
Девчонка ничего не ответила, лишь пришпорила лошадь, обрадовавшуюся, что ее больше не сдерживают, и помчалась по тропе, уводящей на восток.
Утром следующего дня, когда семейство Доннерветтеров в полном сборе сидело вокруг древнего массивного стола с резными ножками, изображавшими львиные лапы, и за неспешной беседой пило полуденный чай с непременными сушками, их посетил гость. Сначала раздался вежливый стук в дверь, а затем, когда дед Авессалом, несмотря на свою глухоту, расслышавший стук дверного молотка, крикнул: «Входите, не заперто!», дверь открылась, и через порог с легким поклоном переступил нежданный визитер.
Это был высокий темноволосый молодой человек лет двадцати, в ярко-вишневом камзоле, из-под которого пенными волнами стекали ослепительно белые кружева изящной рубашки. Вишневость камзола перечеркивалась, словно небо молнией, темно-синей, усыпанной золочеными бляшками перевязью, на которой висела шпага в скромных (на удивление) ножнах. Возможно, что поклонился он, проходя в дверь, потому что боялся задеть притолоку пышным плюмажем из страусиных перьев, венчавшим шляпу.
Рад приветствовать вас, господа. Гость еще раз поклонился, отточенным движением сдернул шляпу с головы и, зажав ее в руке, небрежно взболтнул шляпой воздух. Страусиные перья метнулись по безупречно чистому полу, с утра вымытому Марией-Розой. ЯЛеобальд Таммер, возможно, вы слышали обо мне.
Леобальд Таммер выжидательно замолчал, словно ожидая, что хозяева ахнут: «Да что вы говорите! Сам Леобальд Таммер! Не может быть!» Однако встретил он лишь внимательную тишину. Дед Авессалом, Клара, Элджернон и Мария-Роза доброжелательно глядели на гостя.
Ну, впрочем, Леобальд улыбнулся несколько натянутой улыбкой из-под черных щегольских стрелочек усов, слава о моих подвигах еще не достигла вашего участка Рубежа. А еще вы можете знать меня под одним из моих прозвищ: Спаситель, Победитель, Сокрушитель, Десница Светаих много, видите ли.
Проходите, проходите, неожиданно засуетилась Клара. Что ж вы, дорогой Леобальд, у порога-то стоите? Ох, что ж мы сразу-то не сообразили. Вы к столу присаживайтесь. Мы сейчас чаю Мария-Роза, милочка, чашку подай.
Но Мария-Роза и сама уже поняла, что нужно сделать. Она выскользнула из кресла и поставила на стол чашку из почти просвечивающего легчайшего фарфора, расписанную маленькими росчерками чаек, летящих над пенящимися волнами. Элджернон тем временем придвинул к столу еще одно кресло.
Да, спасибо, вновь поклонился гость и сел за стол. Чай? Да, конечно, горячий и без сахара. Сушки? Несомненно, и варенье тоже. Благодарю вас.
Леобальд Таммер изящной серебряной ложечкой положил варенья в крохотную хрустальную розетку, отхлебнул горячего ароматного чая и откинулся на спинку кресла.