Ева ЛевитБог нажимает на кнопки
Часть первая. Разновременье
Глава 1. 2000 год
Значит, вы все-таки решились? Смею вас уверить, что это совершенно правильное решение! Даже и не сомневайтесь! с этими словами прыткий старичок изобразил одну из своих привычных ужимок и поскреб карандашом по ведомости. В месте поскребывания образовалась вполне себе солидная галочка, преувеличенно жирная справа.
Со старичком она виделась не впервые, а потому смотрела на него без прежней робости. Может быть, на этот раз он начал даже внушать ей симпатию. Таким мог бы быть какой-нибудь дальний родственник обстоятельный, благожелательный, пронырливый, жаждущий приносить добро на закате жизни.
А ведь еще неделю назад он показался ей чуть ли не злым волшебником, который варит зелье из младенческих трупиков.
Слово «трупик» неприятно засвербело в мозгу. Ритмично, в идеальном соответствии с поскребыванием карандашного острия, которое, уже прочертив несносную галку, продолжало терзать бумагу.
Захотелось отогнать нехорошее слово. Другого способа, кроме как заговорить со старичком, она для этого не нашла.
Вы так думаете? переспросила она в очередной раз.
О, уверяю вас, именно так я и думаю.
Старичок опять скроил ужимку, при которой одна из его бровей уж как-то очень сильно наползла на глаз, словно пряча от непрошеных гостей невиданную драгоценность.
Девушка посмотрела на подвижную бровь с прежней опаской, но старичок, чуткий к настроениям клиентуры, тут же весь расправился и расцвел улыбкой. На этот раз, впрочем, неестественно обнажились вставные зубы.
«Злой, злой!» опять пронеслось у нее в голове.
Я же вам искренне добра желаю! словно в ответ на эти мысли запел он. Наичистейшего, если позволите так выразиться, добра!
Она не могла ему не позволить. Тут он был хозяином, а она заинтересованным лицом.
Но почему же тогда ей все время казалось, что за всем этим стоит какое-то жульничество, какое-то вопиющее надругательство?
Над нею или над кем иным производилась эта несправедливость, она не понимала, но чувство это, как шелуха от семечки, засевшая в десне, ее не покидало и не давало расслабиться.
И я ни о чем не должна заботиться ну, лично?
В этом-то и прелесть, моя прелесть. Прошу прощения за каламбур, но именно в этом и прелесть. Вам ровным счетом ни о чем не надо заботиться. Мы сделаем все сами. Вы практически и не почувствуете ничего обременительного. Ну разве что кроме самого, так сказать, ответственного момента. К чему, опять же так сказать, сама физиология обязывает. Но в остальном тут старичок решительно раскинул руки и слегка отшатнулся для равновесия и большей величавости, никакого беспокойства. Никакошенького!
Девушка впитала его слова и то ли уже совершенно убежденная ими, то ли помогая себе стать более убежденной закивала.
Ну, стало быть, договорились, подытожил старичок. Держите с нами связь. Сообщайте о своем состоянии и местоположении. Будут проблемы не стесняйтесь, поможем решить. Ну и до встречи!
Да, до встречи.
До встречи.
Да-да, до встречи.
Она поднялась с покрытого фальшивой кожей кресла, которое десять минут назад всосало ее с мягким и тихим хлюпом, а сейчас, словно с сожалением, выпустило и вздохнуло, набирая в освобожденную от тяжести полость воздух и грусть расставания.
Три шага до двери.
Скрип и дверь настежь.
Скрип и она уже закрывается за спиной.
А на ней табличка. С простой и ни к чему не обязывающей надписью: «Контора». А что за контора, по какому поводу контора об этом никому знать не обязательно. А те, кто знает, не расскажут, проси не проси.
Женщина попала сюда по объявлению. А можно сказать, что и по чудесному стечению обстоятельств, которое подбросило ее заполненному слезами и расплывшейся тушью глазу то странное объявление. Это было ровно две недели назад, в почти такой же серый и скучный вторник.
Она тогда сидела на трамвайной остановке и совсем не знала, как ей быть. Как будто бы внутри нее тоже проложены трамвайные рельсы, назначения которых она раньше не ведала и не хотела узнать. Как будто бы она просто предвкушала, что эти гладкие, уходящие за пределы видимого полоски обязаны вести к счастью. И как будто бы ее, ожидающую этого обещанного счастья, стоящую прямо на рельсах, переехал не предсказанный расписанием трамвай, дребезжащий и облупленный, невероятно мощный и не менее безжалостный.
Больше покореженные рельсы ее наивных чаяний никуда не поведут. Их выворотило из земли, завязало узлом, вздыбило в уплотнившийся от боли воздух. И она теперь совсем не знает, куда ей деваться.
И настоящего трамвая, который вот-вот появится на станции, она тоже ждет только лишь по инерции, потому что еще с утра планировала его здесь ждать.
А ведь сейчас уже необходимость в этом отпала. Ожидание бессмысленно. Ровно столько же толку было бы от того, чтобы перейти через настоящие рельсы и усесться на остановке напротив. И ждать там. И сесть в вагон с той стороны.
Потому что ехать теперь некуда и незачем. И сидеть на остановке незачем. И быть тоже незачем.
А ты не плачь, велел спокойный голос над правым ухом, чуть сверху и сзади.
Фффффффф, втянула она воздух заложенным от слез маленьким носом.
Не втягивай, а высмаркивай, продолжил раздавать свои распоряжения голос.
А у меня платка нет.
А ты в подол.
Так я же в брюках.
А ты в рукав.
У вас на все есть решение?
На все не бывает, а на решаемые вещи найдется.
Тут-то пора было бы обернуться и рассмотреть самоуверенного советчика, но ей почему-то не хотелось этого делать. Во-первых, звук мог не совпасть с картинкой, и, соответственно, человек, стоящий за спиной, мог оказаться несимпатичным и ненужным. А это было бы жаль, потому что голос его ей нравился.
Если же речь шла о милом человеке, то тогда не стоило показываться ему с расцвеченным размытой косметикой и недавно возникшим синяком лицом.
Впрочем, какая разница? Жизнь ведь все равно остановилась.
Жизнь продолжается, хотим мы этого или нет, констатировал голос.
«Он читает мысли», подумалось ей тогда.
А с синяком надо что-то делать, ответил он, уже не так впопад (значит, не читает), зато выдвигаясь на передний план. Обладатель голоса, соответственно, заглянул ей в лицо.
Это был человек средних лет и средних внешних данных. На носу у него кривовато сидели очки с примотанной пластырем левой пластмассовой дужкой. В руках был портфель из кожи, и складки этого портфеля почему-то казались ужасно родными и теплыми, словно опущенные уголки бабушкиных губ, словно морщины бегемота, виденного в детстве, словно стертая годами перчатка учителя, поднявшего на ноги после того, как растянулась на неровном асфальте.
А что с ним делать? вспомнила она про синяк.
Приложить мокрую газету.
У меня нет газеты.
У меня есть.
С этими словами он присел рядом, расстегнул портфель и извлек оттуда сильно пахнувший типографской краской номер.
Газета вчерашняя, зачем-то объявил человек.
Она решила уточнить, с какой целью это сказано, и сделала предположение:
Это значит, что вы ее уже прочли и вам не жалко с ней расстаться?
Я газет не читаю, совсем странно ответил человек. Ни вчерашних, ни сегодняшних.
А зачем тогда вы носите ее с собой?
Потому что дали.
Потому что дали?
Ну да.
Кто дал?
Ну кто обычно раздает газеты? Какая-то пожилая женщина в красном фартуке и в красной кепке. Она дала, а я взял. Мог бы и не брать многие так и делали. Но я всегда беру то, что мне дают.
Почему?
Не почему, а зачем.
Не почему, а зачем? диалог становился все более невероятным.
«Почему» это чтобы объяснить причину происшедшего, а «зачем» это чтобы указать на его цель и последствия. Согласитесь, задаваться вторым вопросом намного приятнее, чем первым. По крайней мере, вы смотрите не во вчера, а в завтра.
Я запуталась, объявила она.
Я поясню, согласился человек, без всякой, кстати, снисходительности или досады.