Одна из полицейских машин, ехавших впереди, свернула в сторону и включила сирены. Толпа протестующих рассыпалась и трусливо растворилась в окрестных лесах и полях. А они и были трусами.
Вот чeрт, выдохнула Мэл.
Меня охватила ярость. Она скручивала мои внутренности, словно раздирая их когтями. Меня трясло от волны адреналина, у которой не было выхода. Та женщинаона могла причинить вред другим протестующим, Мэл, агентам или кому-то из полицейских. Убить их.
Внутри меня кипел жар, моя ярость обретала форму. Острый химический запах обжигал ноздри.
Было бы так просто выйти из машины и найти ту женщину. Схватить ее за волосы, бросить на землю и держать так, пока прибудет полицейская машина. Так просто.
Заряд аккумулятора автомобиля бурлил рядом, ожидая моих действий. Вы думаете, этого достаточно, чтобы меня напугать? Вы думаете, меня раньше никто не пытался убить?
Многие пытались. У кого-то даже почти получилось. Но я больше не была жертвой и не позволила бы никому снова превратить меня в жертвуи уж не пожилой женщине, которая научилась мастерить бомбы с помощью своих мерзких приятелей.
Одно-единственное холодное слово проникло в мои бурлящие мысли.
Нет.
Я заставила себя разжать пальцы, вцепившиеся в дверь. Я сгибала и разгибала их, сражаясь с волной гнева, которая никак не хотела схлынуть. Но именно этого как раз и хотят. Добиться нашей реакции, доказать, что мылишь монстры, которые только и ждут подходящего момента, чтобы вырваться из клетки.
Она этого не стоит. Никто из них не стоит.
Она не последняя, кто попытается причинить мне вред. Я смирилась с этим и была благодарна за защиту, которая теперь у нас была. В моей жизни больше не было места призракамживым или мертвым. Руби говорила, что мы заслужили наши воспоминания, но мы ничего им не должнытолько хранить. Думаю, она понимала это лучше, чем кто-либо другой.
Мы двигались вперед, а прошлое лучше всего оставить во тьме. Во тьме и пепле.
Всe в порядке, сказала я, когда поняла, что мой голос прозвучит спокойно. Всe нормально.
Это явно не нормально, нервно проговорила Мэл.
Думаю, на сей раз это была прямая угроза, сказал своему коллеге агент Купер, не отводя взгляда от дороги.
Не обращая внимания на пульс, который продолжал колотиться в висках, я вытащила телефон, зажатый между сиденьем и моей ногой. Несмотря на резиновый чехол, экран мигнул, отреагировав на электрический разряд, вырвавшийся из моего пальца. Тогда я уронила его на колени, мысленно молясь, чтобы он включился.
Проклятье. Со мной так давно этого не случалось.
Прошла еще одна мучительная секунда, и экран наконец засветился. Я сглотнула, чувствуя, как пересохло в горле, и снова открыла тот же чат. Мое сообщение все так же висело там в ожидании ответа.
Осталось минут десять, сообщил агент Купер. Мы почти приехали.
Телефон завибрировал в рукея даже слегка подпрыгнула на сиденье. Наконец-то
Пальцы скользнули по экрану, вводя пароль, и сообщения открылись.
НЕ МОГУ ОСВОБОДИТЬСЯ. ПРОСТИ.
В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ?
Эй, всe в порядке? спросила Мэл, положив руку мне на плечо.
Она вопросительно и сочувственно смотрела на меня. Я ощутила дурацкое желание уткнуться в нее головой и закрыть глаза, закрыться от этого мира, пока мы не доберемся туда, куда ехали.
Должно быть, она увидела это в моем лице, потому что быстро добавила:
Может, нам перенести мероприятие? Хотя бы на несколько часов, и это точно поможет. Со мной чуть инфаркт не случился, так что могу только представлять, как ты это перенесла.
Я нацепила на лицо такую широкую улыбку, что стало больно.
Нет, я в порядке. Правда. Не нужно ничего откладывать. Кроме того, если мы сдвинем мероприятие, рискуем попасть в пробку и пропустить встречу в японском посольстве.
Посольство вновь открывало Информационный центр японской культуры и попросило меня оказать им честь и представить документальный фильм, снятый «пси» японского происхождения по имени Кэндзи Ота. От восторга я чуть не взлетела под самый потолок: я виделась с Кэндзи лишь однажды, но уже несколько недель с нетерпением ожидала встречи с человеком, с которым у нас оказалось так много общего: и происхождение, и события, через которые пришлось пройти.
Давай еще раз повторим сегодняшнее расписание? попросила я. Убедимся, что я всe правильно помню?
Мэл ободряюще сжала мое запястье.
Ты невероятная. И как тебе удается оставаться такой сильнойне понимаю. Но я это сказала не просто так: я действительно могу попросить перенести мероприятие.
Я покачала головой. Сердце сбивалось с ритма от одной мысли об этом. Стоит директору по связям с общественностью президента Круз заподозрить, что я не справляюсь со стрессом от этой работы, меня спишут со счетов.
В этом нет необходимости, обещаю.
Ладно, с явным облегчением проговорила Мэл.
Изменения в расписании обернулись бы для нее настоящим кошмаром. Женщина порылась в сумке, вытащила папку с сегодняшней датой и начала проверять программу, сопоставляя время и события.
Я кинула телефон обратно в сумку, пытаясь придумать, как превозмочь тяжесть, которая нарастала в моей груди. Она упиралась в мои ребра, угрожая сломать их, разорвать мою грудную клетку и открыть всеобщему взору все, что творилось внутри меня.
Может, мне следовало ответить? Или не стоит беспокоить его еще больше?
В девять тридцать утра декан представит тебя
В следующий раз? Я боролась с искушением снова вытащить телефон и перечитать сообщение Толстяка, просто чтобы убедиться, что я это не придумала. Я не могла перестать мысленно повторять эти слова снова и снова, не могла перестать думать про тот вопросительный знаксимвол, для которого раньше между нами никогда не было места.
Глава вторая
Однажды я провела несколько месяцев в полном молчании. Фактически это длилось больше года.
Это началось случайновообще-то ничего случайного в этом не было. Но мне по-прежнему сложно объяснить, что же произошло. Почему я обрекла себя на молчание? Что стало тому причиной? Словно в ту ночь, когда мы сбежали, колючая проволока, окружавшая реабилитационный лагерь, поранила меня так глубоко, что все слова вытекли вместе с кровью. Я чувствовала под кожей лишь пустоту. И холод. Я была настолько слаба, что позволила потрясению проникнуть внутрь и одержать надо мной верх.
Но на самом деле есть то, что важнее слов: звуки выстрелов, раздающихся в ночи. Пятна крови на спинах тонкой лагерной униформы. Дети, лежащие лицом вниз, и снег, который падает с темного неба, медленно погребая их под собой. Чувство, будто собственная надежда душит тебя в ту секунду, когда нечто вырывается за заграждение и оставляет тебя умирать.
Потом я просто ощущала невероятную усталость. Растерянность. Мне задавали вопросы, и я кивала. Или качала головой. На это уходило так много сил. Я боялась, что из хаоса, который творился в моей голове, возникнут неправильные слова. Боялась сказать то, что не понравится другиммальчикам, которые спасли меня.
Когда мы ехали в фургоне, я все время думала: если я скажу им, что проголодалась, или замерзла, или у меня что-то болит, они решат, что япроблема, как решили однажды мои родители. Эти парни бросят меня так же внезапно, как решили взять с собой в ту ночь, когда мы сбежали.
Но они не сделали этого. И довольно скоро я поняла, что они и не станут этого делать. Но к тому моменту мне было намного удобнее брать в руки тот жалкий блокнот, которым пользовались мы все, и тщательно подбирать слова. Я могла написать точно то, что хотела, без ошибок. Я могла решать, когда мне говорить. Я могла хоть что-то контролировать в своей жизни.
Проблема была в том, что я продолжала выбирать молчание. Снова и снова я позволяла себе погружаться в его безопасные глубины. То, что заставляло меня страдать, было погребено, и мне никогда не пришлось бы осмыслять то, что случилось, или говорить об этом. Если я не буду упоминать о прошлом, оно никогда не вернется, чтобы причинить мне боль. Память о снеге, крови и криках не восстанет и не накроет меня своей тьмой, под своей леденящей тяжестью. Мне не придется признаваться, что я напугана, голодна или устала, и беспокоить других. Мое молчание стало подобием щита.