На протяжении всей этой долгой дремы мои сныточно коробочки, наполненные более мелкими коробочками с маленькими потайными люками. Вот мне кажется, будто я вовсю бодрствуюи вдруг руки у меня отваливаются, или небо над головой пульсирует ярко-зеленым, или я на берегу погружаю пальцы в песок, а море встает вертикально, разваливаясь передо мной огромными пластами.
Телу требуется еще несколько дней, чтобы наконец я могла почувствовать себя нормально. Разве что когда стою, колени все так же подгибаются. А еще я во сне искусала себе язык, так что теперь он распух и с трудом шевелится во рту, точно гусеница по пересохшей земле.
Грейс, Лайя, Скай
Очухавшись после недели полузабытья, мы обнаруживаем вокруг себя исписанные матерью листочки бумаги, похожие на «напоминалки». Они пришпилены к стенам спальни, рассованы по ящикам, вложены нам в одежду. На бумажках написано: «Никакой больше любви!» Ее боль придает этим словам суровость предсказания. В нас же эти записки вселяют изрядную тревогу. Мы спрашиваем о них у материи она выдает нам несколько иной вариант:
Любите лишь своих сестер!
Ну ладно, решаем мы. Для нас это вообще проще простого!
А также свою мать, добавляет она. Вы и меня тоже должны любить. На это я имею право.
Да пожалуйста, соглашаемся мы. Уж это точно не проблема!
Грейс
Иногда мы молимся в танцевальном зале, иногдав спальне у матери. Зависит от того, нужна ли напыщенность. В зале мать поднимается на сцену, воздевая руки к потолку, и звуки ее голоса эхом отражаются от гладкого паркета. В спальне все намного проще, тише и печальнее. Там мы сидим очень тесно друг к другу, держась за руки, а потому весьма размыто ощущаем, где заканчивается свое я и уже начинается сестра.
Помолимся за женщин нашей крови, в один голос произносим мы.
Это так замечательно, когда желаешь своим сестрам только лучшего. Я даже чувствую, как сами они сосредотачиваются на мысли о нашей взаимной любви как на некой важной части информации, что необходимо глубоко запомнить.
Иной раз, говорит нам порой мать, когда пытается быть любящей и доброй, мне вас, девчонки, бывает и не различить.
Иногда нам это даже нравится, а иногданисколько.
Когда мы первый раз после твоей смерти собираемся в спальне у мамы помолиться, я высказываю мысль снова снять со стены оковы. Когда я об этом заикаюсь, никто со мной не соглашается, никто даже и не кивнет. Но у всех глаза сами собою поднимаются к тому месту, где они подвешены на стене. Пять крюков, пять железных цепей с оковами. Пять имен над крюками, хотя на самих оковахтолько четыре имени.
Раз в год, Грейс, напоминает мать. Хотя бы потому, что результат тебе явно не понравится.
Лайя искоса взглядывает на меня. Именно ей в последний раз достались оковы без имениэто означало, что в этом году особой любви никто к ней не питал. «Не повезло», сказали мы ей тогда. Держалась она стоически. Мы все дружно обняли ее, говоря, что на самом деле мы, конечно же, все равно ее любим и, естественно, будем любить и дальше, однако мы знали, что ничего подобного не будет, что ей придется хорошенько покрутиться ради нашего расположения, что так просто это не придет. И что мы уже не сможем так вот вольно и невзначай к ней прикоснуться. Ты, как обычно, выбрал меняеще на один год «приковав» меня к себе. Ты сделал это нарочно. Все было сплошное надувательство.
Во мне сейчас все умерло, говорю я.
Скорбьэто тоже любовь, отвечает мать.
Я жду, что она рассердится, однако вместо этого в ней появляется какая-то тревога. Можно сказать, в чистейшем ее виде.
Вот тебе и любовь к одним лишь сестрам.
Внезапно мне приходит в голову, что я, пожалуй, хотела бы, чтобы ты вернулся к жизни, тогда я могла бы сама тебя убить.
Кого-то из людей мы всегда любим больше, чем других, объясняла нам мать, когда мы первый раз пользовались железными оковами. Таким образом, все будет вполне справедливо. Каждый в свою очередь это получит.
В тот раз, когда мы впервые держали в руках оковы с выведенными свежей краской именами, все это казалось проще некуда. Лайя тогда выбрала меня.
Мы по-прежнему все любим друг друга, но ритуал этот означает вот что: случись вдруг страшный пожар, и две твоих сестры застрянут в адском пламени, выкрикивая твое имя, единственно правильным решением будет схватить ту, чье имя самой тобою выведено на оковах. Поскольку здесь самое главноепроигнорировать любой обратный инстинкт твоего предательского сердца. И к такому выбору мы уже полностью привыкли.
Лайя
Уже месяц, как мы потеряли своего отца, Кинга. Я стою на краю бассейна в легком сиреневатом отсвете, источник которого там, где наша водная граница упирается в небосклон. Наш бассейнэто кусочек моря, сделанный совершенно безопасным, где соленая вода фильтруется сквозь множество невидимых глазу трубок и затворов. Вокруг него вымощена бело-голубая плитка и даже имеется мраморная столешница, служившая когда-то для подачи напитков. Еще на плитках вдоль самой воды выложены массивные головки соли, дабы защищать ее от приносимых ветрами токсинов. Помнится, когда Кинг раскладывал эти соляные надолбы у бассейна, споро и деловито орудуя своими сильно загорелыми, иссушенными солнцем руками, он объяснял нам, что соль вбирает в себя, точно влагу, все плохое и вредоносное.
На мне белое хлопковое платье, куда по подолу, в рукава и в горловину вшиты рыболовные грузила, и я ключицами ощущаю их холодящую тяжесть. С тех пор, как умер Кинг, я еще ни разу его не надевала. На пастельно-полосатом шезлонге позади меня остались мои вещи: полотенце, бутылочка с водой, солнечные очки и эмалированная чашка с остывшим кофе. Сделав глубокий вдох, я с легкостью бросаюсь в воду.
Только мы вдвоем с Грейс играем в игру с «утоплением». Скай уже тоже достаточно взрослая для подобного действа, однако стоило Кингу предложить и ейнашей малышке, всеобщей любимиценачать в этом участвовать, как мать устроила целую сцену. Ну а сама мама всегда имела привилегию остаться в стороне. Дескать, она и так уже достаточно в своей жизни настрадалась. К тому же (как смягчающее обстоятельство) сами мы вряд ли сумеем, если что, спасти ее из воды.
Когда мы с Грейс были совсем еще юными, мать считала своей обязанностью наблюдать за нами с одного из шезлонгов, держа в руке высокий стакан с водой и поддернув до середины бедер свое любимое голубое полотняное платье.
На первых порах мы с Грейс еще могли погружаться в бассейн одновременноКинг без труда удерживал нас обеих под водой. Уже потом, когда мы выросли побольше и ему стало труднее управляться с нашими конечностями, он изобрел эти платья с грузилами. Моя сестра всегда была миниатюрна для своего возраста, и когда мне исполнилось двенадцать, а ей четырнадцать, я ее догнала ростом, так что мы целый год были примерно одних размеров, после чего я переросла Грейс. Я хорошо помню тот золотой годтот год, когда мы с ней были как двойняшки. Мы носили одинаковые купальники, которые мама сшила нам вручную, красные, с бантиком на левом плече. Легкие у нас уже стали такими же емкими, как у взрослых женщин, а потому мы могли задерживать дыхание на очень долгое время. И в спасательный свисток мы умели дуть, казалось, не одну минуту.
Все чувства у меня сейчассловно убогие, хромающие, подбитые твари. Под водой, уткнувшись в пятнистые плитки дна бассейна, я принимаюсь кричать как можно громче. Вода гасит звуки. Потом, открывая глаза, переворачиваюсь на спину и гляжу на солнце сквозь толщу водына этот дрожащий, светящийся шар. В подобные моменты я представляю, как буду держаться до тех пор, пока вода не заполнит легкиепричем я четко сознаю, что мне это совсем не трудно. Главная загвоздка на самом деле в том, как и почему мы вообще до сих пор живы.
В груди начинает болеть, но я все равно остаюсь под водой, пока перед глазами не начинают бегать искры, и лишь тогда резко прорываюсь к поверхности. Выхожу из воды, бессильно бухаюсь на шезлонг и жду, когда во мне осядут всколыхнувшиеся чувства. И мою душу затопляет чувством великой благодарности.
Отчасти потому наш прежний мир представляется столь ужасным, столь склонным к саморазрушению, что люди подчас совершенно не готовы к проявлениям энергии личности, часто именуемым чувствами. Мать рассказывала нам об этих видах внутренней энергии. Особенно опасных для женщин, поскольку наши тела изначально куда более уязвимы, нежели у мужчин. Казалось просто чудом, что где-то еще остались такие безопасные меставроде нашего островка, где женщины могут оставаться здоровыми и невредимыми.