Я отважилась уйти от базара на неизученную территорию. В магазине электроники продавались уродливые восстановленные компьютеры. Такие небольшие черные и серые штуки с обнаженными платами и треснутыми корпусами. Мне стало интересно, чувствуют ли они себя такими же уродливыми, как выглядят. Я ни разу не прикасалась к компьютеру. Потянулась потрогать один.
Та! произнес хозяин из-за своего компьютера. Не трожь!
Я отпила воды и пошла дальше.
Потом ноги принесли меня к пещере, полной огня и грохота. Белая саманная постройка была открыта. Внутри, в темноте, время от времени вспыхивал огонь. Наружу, словно из пасти чудовища, вырывался жар горячее ветра. Большая вывеска на фасаде гласила
КУЗНИЦА ОГУНДИМУ ТЕРМИТЫ НЕ ЖРУТ БРОНЗУ, ЧЕРВИ НЕ ГЛОЖУТ ЖЕЛЕЗО
Я прищурилась, разглядывая в глубине дома высокого мускулистого мужчину. Его блестящая кожа почернела от сажи. «Как герой Великой книги», подумала я. На нем были рукавицы, сотканные из металлических нитей, и черные очки, плотно подогнанные к лицу. Ноздри раздувались, когда он колотил по пламени гигантским молотом. Огромные руки сгибались при каждом ударе. Он мог бы быть сыном Огун, богини металла. В его движениях сквозила радость. «Но он, кажется, очень хочет пить», подумала я. И представила, как горит его глотка, забитая пеплом. У меня оставалась вода. Полчашки. Я вошла в кузню.
Внутри было еще жарче. Однако я выросла в пустыне. Привыкла к сильному жару и холоду. Я с опаской посмотрела, как из-под молота сыплются искры. Затем со всем возможным уважением сказала:
Ога, у меня есть для вас вода.
Он не ожидал услышать мой голос. А увидеть в своей кузне тощую девочку, которую люди зовут эву, ожидал еще меньше. Он поднял очки на лоб. Вокруг глаз, там, где не было сажи, кожа была темно-коричневой, как у мамы. «Белки его глаз слишком белые для того, кто весь день смотрит на огонь», подумала я.
Дитя, тебе нельзя здесь быть, сказал он.
Я шагнула назад. У него был гулкий голос. Полный. Если бы этот человек говорил в пустыне, звери слышали бы его за несколько миль.
Тут не так уж жарко, сказала я. И подняла воду повыше: Вот.
Я подошла поближе, помня о том, что я такое. На мне было зеленое платье, сшитое мамой. Ткань легкая, но закрыто было все, вплоть до лодыжек и запястий. Она и покрывало меня носить заставила бы, но духу не хватило.
Сейчас происходило нечто странное. Обычно люди сторонились меня, потому что я была эву. Но иногда меня обступали женщины.
Кожа у нее, говорили они друг другу, не обращаясь ко мне, больно гладкая и тонкая. Как верблюжье молоко.
А волосы необычные, пушистые, как облако сухой травы.
А глаза как у пустынной кошки.
Ани создает странную красоту из уродства.
Когда дорастет до обряда одиннадцатого года, может, будет красавица.
А толку-то в обряде? Никто на ней не женится.
И раздавался смех.
На базаре мужчины пытались схватить меня, но я всегда оказывалась шустрее, и умела царапаться. Научилась у пустынных кошек. Все это смущало мой шестилетний ум. И, стоя перед этим кузнецом, я боялась, что он тоже может счесть мои уродливые черты странно притягательными.
Я протянула ему чашку. Он взял ее и сделал долгий глубокий глоток, выпил все до капли. Я была высокой для своего возраста, но и он был огромным. Пришлось запрокинуть голову, чтобы увидеть его улыбку. Он выдохнул с большим облегчением и отдал мне чашку.
Хорошая вода, сказал он и вернулся к наковальне. Для водяного духа ты слишком большая и уж точно слишком смелая.
Я улыбнулась и сказала:
Меня зовут Оньесонву Убейд. А вас, Ога?
Фадиль Огундиму, он посмотрел на руки в рукавицах. Я бы пожал тебе руку, Оньесонву, но рукавицы горячие.
Это ничего, Ога, сказала я. Вы же кузнец!
Он кивнул.
Как и мой отец, и его отец, и его отец и так далее.
Мы с мамой только недавно здесь поселились, брякнула я. И тут вспомнила, что уже поздно: Ой, мне надо идти, Ога Огундиму!
Спасибо за воду. Ты была права. Я хотел пить.
Потом я часто его навещала. Он стал моим лучшим и единственным другом. Если бы мать узнала, что я хожу к чужому мужчине, она бы меня побила и надолго запретила гулять одной. Ученик кузнеца, Джи, меня ненавидел и каждый раз это показывал, кривясь в отвращении, словно я больное дикое животное.
Не обращай на Джи внимания, сказал кузнец. Он умеет обращаться с металлом, но воображения ему не хватает. Прости его. Он дикарь.
А вы думаете, что я нечистая?
Ты прелестна, сказал он, улыбаясь. То, как ребенок зачат, не его вина и не его бремя.
Я не знала, что значит зачат, и не стала спрашивать. Он сказал, что я прелестна не хватало еще, чтобы он взял свои слова назад. К счастью, Джи обычно приходил поздно, когда становилось прохладнее.
Вскоре я уже рассказывала кузнецу о жизни в пустыне. Я была мала и не понимала, что о таких скользких темах не надо болтать. Что мое прошлое, само мое существование скользкая тема. В обмен он кое-что рассказывал мне о металлах, например, какие из них легко поддаются огню, а какие нет.
Какая была ваша жена? спросила я однажды.
На самом деле просто сболтнула. Меня больше интересовал маленький хлебец, который он мне купил.
Ньери. Чернокожая, он обхватил обеими руками свое бедро. И с очень сильными ногами. Она была наездницей на верблюдах.
Я прожевала и проглотила хлеб.
Правда?!
Говорили, что она держится на верблюде за счет силы ног, но я-то знал. У нее был еще и дар.
Дар чего? спросила я, подавшись вперед. Она ходила сквозь стены? Летала? Ела стекло? Превращалась в жука?
Ты много читаешь, засмеялся кузнец.
Дважды прочла Великую книгу! похвасталась я.
Впечатляет, сказал он. Ну а моя Ньери понимала верблюжий язык. Верблюжий доктор мужская работа, так она стала наездницей. И она не просто на них скакала. Она выигрывала скачки. Мы познакомились подростками. Поженились в двадцать лет.
Какой у нее был голос?
Страшный и прекрасный.
Я не поняла и наморщила лоб.
Она была очень громкой, пояснил он, откусывая от моего хлеба. Много смеялась, когда радовалась, и много кричала, когда злилась. Понимаешь?
Я кивнула.
Какое-то время мы были счастливы, сказал он и умолк.
Я ждала, когда он продолжит. Я знала, что будет плохое. Но он просто смотрел на кусок хлеба, и я сказала:
Ну? Что было дальше? Она тебя обидела?
Он усмехнулся, а я обрадовалась, хотя спрашивала всерьез.
Нет, нет, сказал он. В день самой быстрой в ее жизни гонки случилось ужасное. Это надо было видеть, Оньесонву. Был финал скачек в честь Праздника Дождя. Она и раньше выигрывала эти скачки, но в тот день собиралась побить рекорд скорости на дистанции в полмили.
Он помолчал.
Я стоял у финиша. Все там были. Земля была сырая после вчерашнего ливня. Надо было перенести гонку. Вот показался ее верблюд, он бежал своим прихрамывающим аллюром. Так быстро еще ни один верблюд не бегал, он закрыл глаза. Он оступился и упал, его голос сорвался. В конечном счете, сильные ноги Ньери ее погубили. Они удержали ее верхом, и упавший верблюд раздавил ее своим весом.
Я ахнула, зажав рот руками.
Если бы она упала с него, то выжила бы. Мы были женаты всего три месяца, он вздохнул. Ее верблюд отказался ее покинуть. Он всюду следовал за ее телом. Ее кремировали, а верблюд через несколько дней умер от горя. И еще несколько недель все верблюды в округе плевались и стонали.
Он надел рукавицы и вернулся к наковальне. Разговор был окончен.
Шли месяцы. Я приходила к нему раз в несколько дней. Я знала, что сильно рискую, скрывая это от мамы. Но была уверена, что дело того стоит. Однажды он спросил меня, как у меня дела.
Ничего, ответила я. Вчера о вас говорила одна дама. Она сказала, что вы лучший кузнец на свете и какой-то Осугбо вам хорошо платит. Это хозяин Дома Осугбо? Мне всегда хотелось туда зайти.
Осугбо не человек, ответил он, изучая кусок кованого железа. Это группа джвахирских старейшин, которые поддерживают порядок. Главы нашего правительства.