– Просто между друзьями подарки – дело обычное и глазеть на них нехорошо.
– Ильмоч, – Джон обратился к хозяину, – можно ли мне повидать Кэлену?
– Можно, – кивнул Ильмоч, – Она будет рада видеть человека, которого спасла от смерти.
Старуха не замедлила явиться. Она шумно запричитала, увидев Джона:
– Кыкэ вынэ вай![38] Приехал спасенный! Кыкэ! Вон какой здоровый и красивый.
Джон преподнес ей отрез на камлейку, табак и граненые швейные иглы.
– Вэлынкыкун! – поблагодарила Кэлена и попросила позволения осмотреть руки.
Сухие жилистые пальцы старухи с ловкостью опытного хирурга исследовали каждый шов, каждую складку. Полюбовавшись на свою работу, Кэлена не удержалась и с восхищением произнесла:
– Хорошо сработано!
Орво и Джон поместились в яранге главы стойбища Ильмоча. Для них поставили второй полог. Среди ночи Джона разбудил шум ветра. Он лежал в темном пологе, и видения прошлого обступали его. Ему казалось, что время повернуло вспять и он снова очутился в том же положении, как два года назад. Ему даже почудилась боль в кистях.
Буря в жилище кочевника слышалась отчетливо – здесь стенки были тоньше и вся яранга меньше. До утра Джону так и не удалось заснуть как следует. Он то засыпал, то просыпался, явь перемешивалась со сновидениями. Услышав легкий шум в чоттагине, он высунул из полога голову и увидел тяжелую фигуру Ильмоча.
– Проснулся? – поздоровался Ильмоч и с сожалением сказал: – Пурга. Плохо.
Из отверстия, которым оканчивался конус яранги, в чоттагин сыпался снежок. Удивительное это сооружение – яранга. Джон заметил, если в стене яранги имеется малюсенькое отверстие – от гвоздя или от чего другого, даже в малюсенькую метель от него наметает в чоттагине целый сугроб снегу. А вот в дымовое отверстие, куда свободно может пролезть человек, сыплется лишь снежная пыль!
Ильмоч откинул оленью шкуру, заменявшую дверь, и скрылся в светящейся полутьме пурги.
Весь этот день Орво и Джон были единственными мужчинами в стойбище – все пастухи ушли к оленям. Ильмоч вернулся только поздно вечером. Он долго отряхивался в чоттагине, выбивая куском оленьего рога снег из кухлянки и торбасов.
– Пурга надолго, – сообщил он. – Тепло. Снег мокрый, липкий.
– Южный ветер? – спросил Орво.
– Он, – ответил Ильмоч.
– Плохой ветер, – Орво тревожно посмотрел на Джона. – Он может оторвать припай. А когда после пурги ударит мороз – снег затвердеет, и оленям трудно будет добывать корм.
– Как только стихнет, – сказал Ильмоч, – откочуем на другие пастбища, на южный склон хребта. Там ветер сдувает снег.
Три дня и три ночи яранга содрогалась от порывов ветра. На исходе третьей ночи ветер ослабел, и мороз стал крепче. В полдень в стойбище принялись сворачивать яранги. Не прошло и часа, как от них остались лишь черные круги и пепелища костров. Все снаряжение и хозяйственные вещи оленеводы уложили в нарты. Пастухи подогнали стадо и поймали ездовых животных – огромных большерогих быков с большими печальными глазами.
К полудню караван медленно двинулся к синеющим вдали горам. Ильмоч, попрощавшись с Орво и Джоном, на легкой, почти ажурной, нарте помчался за кочующим стойбищем.
21
Ветер дул в спину. Он надувал камлейки парусом, закручивал пушистые хвосты ездовых лаек. Отяжелевший снег не поднимался, и ураган полировал его, прижимая к земле. Никогда Джон не мчался с такой скоростью на собачьей нарте. Лишь один раз дали передохнуть собакам, покормили и сами подкрепились слегка подтаявшей олениной. На таком ветру невозможно было разжечь костер, и путники обошлись без чая.
К следующему полудню показались знакомые прибрежные горы.