С замиранием сердца Яко снял верхнюю крышку… но внутри вместо ожидаемых человечков обнаружил металлические части. Яко отвинчивал их одну за другой, но человечков все не было. Горько было разочарование, и Яко с досадой запихал обратно разъединенный механизм граммофона, поставил крышку и унес музыкальный ящик на место.
– Нету там ничего, – сокрушенно сообщил он сестричке, таращившей круглые глазенки. – Человечков нет.
Когда в этот вечер энмынцы пришли послушать музыку, Джон обнаружил, что музыкальный ящик молчит. Ручка завода свободно проворачивалась в своем гнезде, а внутри деревянного ящика с грохотом перекатывались части механизма.
Яко сидел в углу ни жив ни мертв. Он понял, что испортил музыкальный ящик, хотя и старался, чтобы все внутренности поместились обратно.
– Что с ним случилось? – недоумевал Джон, вертя ручку и потряхивая ящик.
Глаза Пыльмау и сына встретились. Мать подошла, и Яко виновато сказал:
– Я искал человечков.
– Тебе же сказали – никаких человечков там нет! – закричала Пыльмау и схватила мальчика за ухо.
От страха и боли Яко завопил на весь чоттагин.
– Что ты делаешь? – Джон отобрал мальчика у разъяренной матери, – Успокойся, Яко. Ты хорошо сделал, что посмотрел. Молодец. Стараться узнать новое – в этом ничего плохого нет. Только в другой раз возьми меня в помощники. Хорошо, Яко?
Мальчик перестал плакать и в знак согласия кивнул.
Граммофон починили, и в темные осенние вечера по притихшему Энмыну разносились звуки духового оркестра. Негритянские певцы рвали сырой прохладный воздух своими резкими голосами.
Моторный вельбот принес радость и новый порядок жизни в Энмын. Теперь расстояния сократились, и поездка в Уэлен или Кэнискун не составляла большого труда. Единственное, о чем надо было заботиться, – это о горючем.
– Если бы мотор мог есть нерпичий или моржовый жир! – мечтал Орво. – Тогда мы бы уходили далеко в море, где еще никто не стрелял, где зверь не пуган.
Охотники побывали на Инчоунском лежбище, но в этом году моржа было немного, и вся надежда была на промысел у собственных берегов. Однако лед в эту зиму пришел рано.
20
С утра ледяная каша подошла к берегу Энмына. Высокие волны кидались на мерзлую гальку, швыряли на берег огромные куски льда. Некоторые долетали до яранг и даже пробили в крыше яранги Тнарата дыру.
Несколько дней шел мокрый снег. Тропы Энмына обледенели, и людям стоило большого труда добраться из одной яранги в другую. Собаки не высовывали носа из чоттагинов, да и люди без особой нужды не выбирались из теплых жилищ.
Когда Джон ходил за мясом в земляное хранилище, ему каждый раз казалось, что небо нависает все ниже и ниже, волны подбираются к ярангам и вся эта враждебная, чужая природа старается поглотить одинокое маленькое селение.
В одну из ночей ударил мороз, сухая снежная пелена покрыла землю и выровняла успокоившееся торосистое море.
Нацепив на ноги «вороньи лапки», охотники вышли на свежий лед. От каждой яранги протянулись тропы к морю, а под вечер они окрасились свежей нерпичьей кровью.
Джон сидел в пологе и чинил порванные ремешки на лыжах-снегоступах. В чоттагине послышалось притопывание – так гости давали знать о своем приходе.
– Етти! – крикнул через меховую занавесь Джон – Мэнин?[36]
– Гым[37] , – в полог просунулась голова Орво, а рядом с ним возникла другая.
– Ты его помнишь? – Орво кивнул на соседа. – Это Ильмоч, у которого ты жил, когда Кэлена лечила твои руки.
– Как же! – воскликнул Джон. – Отлично помню!
Пыльмау не надо было напоминать о том, что надо приготовить угощение. Выпив две большие чашки крепкого чаю, Ильмоч выжидательно посмотрел на Орво.
– Джон, – Орво обратился к хозяину, – Ильмоч много слышал о музыкальном ящике, и ему бы хотелось его послушать.