Они презирают нас и смеются над нашими обычаями. Прикоснувшись к нам, они долго моют руки, а после разговора полощут рот водой и трут язык щеточками, насаженными на палочки. Ты можешь возразить – Сон. Да, он иной. Но будь он настоящим белым человеком – с руками, так сразу переменил бы голос и не стал жить с нами. А когда он остался без рук, гордости у него поубавилось, потому что он не мог жить как равный со своими, но среди нас он чувствовал себя даже несколько выше нас… А теперь он почувствовал силу – может стрелять, добывать себе еду и даже изображать значками речь на бумаге… Теперь он сравнялся со своими и…
– Армоль! – закричала Пыльмау, напугав маленького Яко так, что мальчик залился слезами. – Уходи и никогда больше не появляйся в нашей яранге! Никогда не приходи, вестник черных мыслей! С языка у тебя течет яд, и удивительно, как он не разъел тебе рот!
– Пыльмау! Опомнись! Подумай, что ты говоришь! – Армоль вскочил с китового позвонка и попятился к двери. – Валяться будешь у порога моей яранги – я тебе не отворю… Ведь ты одна останешься!
– Неправда! Неправда! – кричала Пыльмау, наступая на Армоля.
Пятясь, Армоль споткнулся о высокий порог и упал на спину, вывалившись из яранги. Пыльмау остановилась, чтобы перевести дух, и тут до ее слуха донесся незнакомый звук – не то комариное пение, не то звон тонкой металлической струны. Она перешагнула через распростертого Армоля и крикнула Яко:
– Беги за мной, сынок!
Незнакомый звук доносился со стороны моря. Напрягши глаза, Пыльмау увидела две черные точки на горизонте. Неужели это Джон возвращается? Она сбежала по галечной гряде и остановилась возле самой воды, не обращая внимания на волны, которые лизали ее торбаса.
Пыльмау изо всех сил напрягала взгляд, но слезы, внезапно хлынувшие слезы, мешали смотреть.
– Один вельбот и одна байдара! – крикнул кто-то сзади.
– Как они быстро едут!
– На моторе они! На моторе!
– А байдару на буксире тащат!
Пыльмау ничего не видела. Она сделала шаг, и тут ее кто-то обхватил сзади:
– Сумасшедшая! Так можно утонуть!
Пыльмау виновато обернулась, тщательно вытерла глаза рукавом камлейки и только теперь смогла разглядеть приближающиеся суда.
Вельбот несся по воде, как птица. Скорость была такая, что буксируемая байдара рыскала из стороны в сторону. Гул мотора становился громче, и люди Энмына слушали неведомый звук с любопытством и удивлением.
– Словно поет, – сказала старая Чейвунэ, становясь рядом с Пыльмау.
– Я вижу Орво! – крикнул кто-то. – Он сидит на руле!
– А вот там – Сон!
– Возле мотора сидит!
Вельбот был уже близко. Шум мотора стал тише, а потом и вовсе умолк. Судно плавно приблизилось к берегу. Тнарат соскочил с носа и прыгнул на гальку.
– Еттык! Пыкиртык![34] – слышались голоса со всех сторон, и мужчины с вельбота отвечали:
– Мытьенмык![35]
Пыльмау не сводила глаз с Джона и, повернув личико девочки в его сторону, показывала на него рукой и говорила:
– Вон твой отец! Вернулся твой отец! Сейчас он придет к нам на берег.
Джон вынул мотор из колодца и положил в вельбот.
Вытащили вельбот и байдару. Возвратившиеся мужчины нагрузили подарками своих близких и разошлись по ярангам.
Джон положил на середину чоттагина большой матерчатый мешок и два ящика – один поменьше, другой побольше.
– Какие вы стали большие и хорошие! – сказал Джон, оглядев жену и детей.
– Мы очень соскучились по тебе, – сказала Пыльмау. – Каждый день все на море смотрели.
– Смотрели, – подтвердил Яко.
Пыльмау глядела на Джона, и ей казалось, что он вернулся не совсем таким, каким уехал, и от этого ощущения было немного тревожно на сердце.
– Что ты так на меня странно смотришь? – удивился Джон.
– Да рада я очень, – вздохнула Пыльмау.