Орво мечтал о крепком деревянном вельботе, способном плавать во льдах.
– Хорошо, – согласился Джон, – Мы купим на ус не только вельбот, но и мотор.
– На мотор может не хватить, – засомневался Орво.
– Хватит, – твердо сказал Джон. – Я знаю цены.
– Но у Карпентера свои цены, – напомнил Орво.
– А мы не будем спрашивать Карпентера, – отрезал Джон. – Сами поедем в Ном и купим вельбот там.
– Хорошо придумал! – воскликнул Орво и встал. – За работу, друзья! Давайте перевозить мясо и жир в Энмын.
Несколько дней собачьи упряжки занимались перевозкой жира и мяса в Энмын. Старые мясные хранилища оказались малы, и пришлось спешно сооружать новые, вырубая их в мерзлой земле. Часть мяса и жира закопали в толще нарастающего снега на северном склоне горы Энмын.
От кита остался огромный скелет с клочьями мяса и жира.
– Сюда потянутся песцы, – сказал Орво и велел всем, у кого есть канканы, приготовить их.
Пыльмау вынула из кладовки тронутые ржавчиной железные капканы. Джон очистил их, выварил в топленом китовом жиру и несколько дней держал на воздухе, чтобы вытравить из них железный запах.
В самые темные зимние дни, когда солнце уже не показывалось над горизонтом, на бессчетных тропах, протоптанных песцами, энмынские охотники насторожили капканы.
17
Зима этого года была гораздо суровее прошлой. Пурги начались сразу же, как только мороз сковал лед на море. У берега образовались огромные торосы, и на первую охоту в море энмынские охотники шли пешком – никакая упряжка не смогла бы пройти через чудовищные нагромождения льда.
Стихал один ветер, а на смену ему задувал другой. Весь Энмын занесло снегом. Едва успевали откапывать входы в яранги. Первое время после каждой пурги Джон освобождал от снега единственное окно своей яранги с моржовым пузырем вместо стекла, но потом махнул рукой, и свет в чоттагин проникал лишь через дымовое отверстие.
В редкие дни затишья охотники шли проверять капканы, и каждый раз возвращались с богатой добычей. Орво сокрушался:
– Если бы у нас было побольше капканов!
Казалось, что возле ободранной китовой туши кормились все пушные звери Чукотки. Нередко в капканы попадали лисы-огневки, зайцы и росомахи. Однажды Джон привез домой росомаху. Пыльмау обрадовалась и заявила, что росомаший мех намного лучше песцового.
– А торговцы думают не так, – сказала она. – Росомаший мех не боится сырости, не индевеет на самом сильном морозе и очень прочный. Не сравнить с песцовым: тот чуть намокнет, и готово – уже мнется.
Пыльмау ловко обдирала песцовые шкурки, а Джон соскабливал с мездры оставшийся жир, натягивал их на деревянные распорки. Распорок не хватило, и он мастерил новые. Высушенные шкурки по несколько дней болтались на морозном ветру, обретая девственную белизну.
Так жили в Энмыне зимой 1912/13 года. Жили уверенно, спокойно, потому что в мясных хранилищах лежали моржовое мясо и китовый жир. В пургу в пологах было тепло и светло.
Как-то обнаружив в своей комнате, которой он почти не пользовался, блокнот, Джон с улыбкой перечитал свои записи, взял карандаш и написал:
«Дорогой мой дневник. Долго я тебя не видел и, если бы случайно не встретил, так к не вспомнил бы о тебе. Что тебе сказать? Ничего. Жизнь идет своим чередом, человек дышит, любит, кормится, наслаждается теплом в этом царстве холода и жгучих морозных ветров. Обыкновенное теплое пламя, теплый воздух жилища обретают здесь такую ценность, какой они не имеют в любом другом месте. Человек идет к теплу, как на праздник. Итак, слава теплу и хорошему настроению!»
Джон положил карандаш и задумался. В последние дни его беспокоило состояние здоровья маленького Яко. Мальчик осунулся и похудел, стал плохо есть.