А подумал ты о том, как ему самому трудно переломить себя, переделать всю свою жизнь заново и отказаться от того, что ему дорого. Мы еще не знаем, чем пожертвовал Сон, чтобы помочь Пыльмау и маленькому Яко.
– Очень-то нам нужна его помощь, – ворчит Армоль. – Обошлись бы и без него.
Приставив к глазу лезвие, Орво любуется на свою работу и делает знак Армолю, чтобы тот взял из кадки кожу. Но Армоль даже не шевелится. Он смотрит куда-то за спину старика и с раскрытым ртом за кем-то следит. Орво оборачивается и видит идущего к ним Джона.
– Ковыляет к нам, – цедит сквозь зубы Армоль. – Сытая рожа так и сияет: накурился и напился крепкого сладкого чая.
– Перестань! – прикрикивает на него Орво.
– Етти! – весело здоровается Джон.
– Етти! – бросает Армоль, глядя куда-то в сторону.
– Етти, етти, – ласково произносит Орво и замечает: – Сон, сколько раз я тебе говорил: «етти» говорит не тот, кто приходит, а тог, кто встречает. Такой у нас обычай. Чужака сразу же видно, если он торопится сказать «етти».
– Так он и есть чужак, – с кривой усмешкой замечает Армоль.
Джон усаживается на камень и достает несколько листьев табаку.
– Закурим, – предлагает.
Орво с готовностью вынимает свою трубочку, сделанную из моржового бивня с головкой из срезанного винчестерного патрона. Армоль свертывает жвачку и осторожно кладет за щеку. Он с интересом смотрит, как Джон зажигает спичку.
– Эти зажигательные палочки ловко белые люди придумали, – уважительно произносит он, бережно беря коробок в руки.
– Вы знаете, – говорит Джон, – что мне подарили много разных вещей. Но я живу с вами, и все, что прислал мне капитан русского парохода, принадлежит поровну всем энмынцам.
Джон достает листок бумаги, густо исписанный с обеих сторон.
– В Энмыне живет четыре раза по двадцать и еще семь человек в двенадцати ярангах, – Джон прочитывает имена глав семей. Некоторые имена он произносит неправильно, и Орво поправляет его. – Всю муку, сахар, чай и табак я разделил на четыре двадцатки и семь долей и разложил на двенадцать кучек. Теперь я спрашиваю вас: верно ли я поступил?
Армоль не сводит глаз с бумаги. Дрожащим от волнения голосом он спрашивает, показывая на листок:
– И мое имя тут записано?
– Да, – отвечает Джон, ищет глазами, замечает ногтем и показывает: – Вот Армоль. Женат, двое детей, старуха мать, всего пять долей.
– Но как ты все это узнал? – удивляется Армоль.
– Пыльмау мне помогала.
– Женщину-то ни к чему было брать в помощницы. Позвал бы меня, – говорит Армоль и сплевывает густую табачную коричневую слюну.
– В следующий раз непременно позову тебя, – обещает Джон и продолжает: – Но материю и другие вещи мы не стали резать: очень маленькие лоскутки получаются. Может быть, будет лучше, если мы вместе решим, кому больше всех нужна новая камлейка? Тому и дадим целиком, чтобы не резать.
– Верно говоришь, – замечает Орво.
– Тогда пойдем к нам в ярангу, посмотрим, что кому отдать, – предлагает Джон.
– Ладно, – соглашается Орво и спрашивает: – А можно помыть нам руки в твоей моечной лоханке? А то они у нас больно грязные.
– Конечно, – отвечает Джон. – У меня теперь даже мыло есть!
Пыльмау уже приготовила чайник, и на низеньком столике, придвинутом к бревну-изголовью, стоят кружки и чашки. На большом деревянном блюде горкой сложены только что испеченные на нерпичьем жиру лепешки.
Джон наливает в умывальник воды и подает Армолю кусок мыла. Кусок белого, никогда доселе не виданного вещества скользит в руках, и Армоль хихикает так, словно его кто-то щекочет:
– Как живой! Убежать хочет! Не привык еще к чукотским рукам. Дикий…
Под руководством Орво он намыливает руки и усердно трет их.
Старик советует заодно вымыть и лицо.