Все доли были равные, только возле одной лежали две моржовые кожи и десяток бивней. Джон решил, что это доля Орво, как владельца байдары.
Орво взял Джона за локоть и поставил как раз возле этой кучи. Затем кивнул остальным, и каждый охотник встал подле той доли, которая ему приглянулась.
– Ну зачем мне столько? – возразил Джон. – Человеку, который меньше всех работал?
– Бери и не разговаривай, – перебил его Орво. – Таков обычай. Сегодня тебе дали большую долю, потому что ты только начинаешь жить. Это вроде помощи от всех нас, и мы хотим, чтобы ты нам был добрый друг. Чем сердиться, лучше сказал бы – спасибо.
Джон смутился и невнятно пробормотал:
– Вэлынкыкун!
Пыльмау уже хлопотала возле доли Джона. Она резала на куски мясо и складывала его в огромный кожаный с лямками мешок, похожий на гигантский рюкзак.
Орво кликнул мужчин:
– Помогите Сону отнести рэпальгит![25]
Мужчины скатали серые моржовые кожи так, как скатывают ковры, и взвалили на плечи. Уложив их возле стены яранги, завалили камнями и дерном, чтобы не достали собаки.
Пыльмау в кожаном мешке таскала мясо с берега в мясную яму. Джон предложил было помочь, но Пыльмау замотала головой.
– Люди будут смеяться, – объяснила она. – Смотри – мясо таскают только женщины.
– Пусть смеются, – махнул рукой Джон. – Не годится мужчине заставлять женщину таскать такую тяжесть.
– Не годится мужчине носить кожаный мешок, – терпеливо объясняла Пыльмау. В ее голосе звучали слезы. – Он женский.
– Лучше помоги мне взвалить его на плечи, – попросил Джон.
Мешок весил фунтов двести. Идти с ним по скользкой от жира и крови гальке было трудно. Ноги разъезжались, а мешок то и дело переваливался то на одну, то на другую сторону. И только толстые ременные лямки не давали ему окончательно свалиться со спины.
С трудом Джон дотащил мешок до ямы, вывалил мясо и опустился на землю передохнуть. Отдышавшись, вернулся на берег. Пыльмау сидела возле кучи мяса и плакала.
– Что с тобой, Мау? – встревоженно спросил Джон. – Почему ты плачешь? Обидели тебя?
– Да, обидели, – всхлипывая, ответила Пыльмау.
– Кто?
– Ты, – сказала Пыльмау и подняла залитое слезами лицо. Ты меня позоришь…
– Но тебе же тяжело! Я и то еле донес мешок до ямы, – ответил Джон.
– Позор снести труднее, – сказала Пыльмау и жалобно попросила: – Ступай домой. Я сейчас приду. Ну, прошу тебя.
– Хорошо, – согласился Джон и крикнул мальчику: – Яко, пошли домой!
Войдя в чоттагин и еще не оглядевшись, Джон уже почувствовал, что здесь что-то не так, как было, когда он уезжал на промысел моржа.
Земляной пол тщательно выметен, очаг обложен ровными, хорошо пригнанными друг к другу камнями. Яко побежал вперед, и Джон услышал медный звон. Невдалеке от того места, где обычно висело охотничье снаряжение, он увидел медный рукомойник с тазом! Это было так неожиданно и удивительно, что он не сдержался и воскликнул по-чукотски:
– Какомэй![26]
– Мзм принесла с большого корабля белых людей, – важно пояснил Яко, продолжай звенеть сосочком рукомойника.
Джон обследовал этот необычный для яранги предмет и обнаружил на нем выпуклые буквы «Вайгач».
Джон сходил к ручью, принес воды и налил в рукомойник. Приобретая рукомойник, Пыльмау не догадалась попросить у русских моряков кусок мыла. Но умывание даже без мыла доставило подлинное наслаждение Джону. Затем он помыл своей тряпочкой на держалке лицо маленькому Яко, который отнесся к этой процедуре без особого восторга, но тем не менее похвастался матери, когда та пришла:
– Мы с Соном мыли лица!
В родной яранге Пыльмау вела себя совсем иначе, чем на берегу моря. Там она лишь раз или два мельком взглянула на Джона, а здесь не знала, куда и посадить его.