Среди обтянутых кожей судов необычно выглядел единственный деревянный вельбот, принадлежащий какому-то зажиточному эскимосу.
В туманные и ненастные дни десятки костров коптили небо. Охотники ходили друг к другу в гости, делились новостями, табаком, угощались чаем. Русские подарки быстро растаяли, и теперь Орво мешал табак со стружками и тщательно собирал нагар и никотин в своей трубке.
Эскимосское селение располагалось на крутом склоне горы, обрывающейся к проливу. Хижины были выбиты в скалах, а двери их обращены к морю, в сторону восхода. Улицы в селении шли террасами, одна над другой, а переулками служили вырубленные в скалах ступени. В конце селения, на ровной площадке с большими, похожими на столы, плоскими камнями, эскимосы устраивали песенные вечера. Хрипловатыми голосами они пели навстречу ветру, били в бубны, и звуки празднества разносились далеко, смешиваясь с криком птиц на птичьем базаре, шумом волн и ревом моржей, проходящих в тумане.
Джон ходил по хижинам эскимосов, знакомясь с их бытом. Если орудия лова и байдары ничем почти не отличались от чукотских, то внутреннее убранство эскимосских жилищ и само устройство их было несколько иным: пологи были поменьше, и в иных обычны были различные вещи заморского происхождения. В одном из жилищ Джон даже обнаружил большой громко тикающий будильник. Обрадовавшись, он хотел по нему поставить свои часы, пока не убедился, что стрелки будильника показывают какое-то странное время. Будильник был экзотическим украшением, наподобие индийских тотемов, которыми так любят украшать свои жилища торонтские интеллигенты.
Хозяин хижины оказался человеком до некоторой степени образованным. Он хорошо говорил по-английски и, к удивлению Джона, протянул руку для приветствия.
– Как вам нравится наше селение? – учтиво задал вопрос эскимос, представившись Татмираком.
– Откровенно говоря, мне бы не хотелось оказаться в зимнюю бурю на таких крутых тропах, – ответил Джон.
– Ничего, можно привыкнуть, – снисходительно улыбнулся Татмирак. – Когда наши дети впервые попадают в равнинные селения, им непривычно, и они жалуются, что трудно ходить… Не хотите ли кофе? – неожиданно предложил Татмирак. Джону показалось, что он ослышался.
– Я бы не отказался… Право… Я даже забыл его вкус…
Татмирак отдал какое-то приказание на эскимосском языке и с вежливой улыбкой снова повернулся к гостю:
– Извините.
– Вы хорошо усвоили обычаи белых людей, – заметил Джон.
– Я учился в миссионерской школе на острове Крузенштерна, – с оттенком гордости заявил Татмирак. – Я умею считать до двадцати и говорить по-английски… К сожалению, читать и писать не научился.
– Почему?
– Времени не хватило. Отец Патрик держал меня у себя дома. Я должен был прибирать в комнатах, носить воду, стряпать и каждый вечер носить горячую воду в металлическую лохань, где, словно морж, плескался отец Патрик. На грамоту очень мало времени оставалось.
Женщина подала две чашки ароматного дымящегося кофе.
Джон не сдержался, торопливо схватил чашку и, обжигаясь, отпил глоток.
– По правде сказать, мне это надоело, и я вернулся дймой, – продолжал рассказ Татмирак, – женился. Но я многому научился на американском острове. Понял: прежде всего надо иметь доллары. Теперь у меня немного есть. У меня вельбот с подвесным мотором…
– Так это ваш вельбот на берегу? – перебил Джон.
– Мой, – важно подтвердил Татмирак и продолжал: – Если иметь голову на плечах, так эскимос или чукча могут жить не хуже белого человека. Нужно дружить! Вот мы дружим с мистером Карпентером. Он мне дает товары, а я на них меняю пушнину у чукчей и эскимосов. Езжу по стойбищам на собаках. Мистер Карпентер дает мне долю и позволяет самому торговать с белыми.