Джон перебрался через переполненный чоттагин в свою каморку и, как был в одежде, повалился на кровать. Он боялся, что не сможет уснуть, но едва он закрыл глаза, как провалился в глубокий, без сновидений сон.
Орво разбудил его в назначенное время.
У порога уже стояла нарта, снаряженная в далекое путешествие. На ней лежали винчестер без чехла, акын, отрезки ремня для буксировки убитых тюленей, трубка, легкий посох и багорчик. Не было только лыж-снегоступов.
Орво, Армоль, Тнарат и Гатле вынесли покойного и осторожно положили на нарту. Потом Орво жестом подозвал Джона и надел на него упряжь, поставив его рядом с собой. Впряглись и остальные мужчины, и печальная процессия тронулась в путь через покрытую снежницами лагуну.
Снег слепил глаза, солнце палило, тихо шелестели полозья о зернистый снег, и никто не произносил ни слова. Лишь громкое, тяжелое дыхание людей, везущих покойника, терялось в густой напряженной тишине.
Джон старался идти в ногу с Орво. Для него это путешествие было воспоминанием вчерашнего, когда он волочил в лахтачьей коже умирающего Токо по торосам и сам готовился к смерти. Он вспоминал вчерашний день, самого себя, и странное чувство охватывало его. Джон пугался этого чувства, отгонял его, но ничего не мог с ним поделать. У него даже мелькнула мысль: не тронулся ли он умом от всего пережитого? А ощущение было такое, будто вчерашний Джон был совсем другой человек, настолько чуждый сегодняшнему, что на него можно было глядеть со стороны и судить о нем как о постороннем. Сегодня Джон смотрел на вчерашнее свое «я» с презрением и жалостью: и постыдная слабость, и трусость, и животный страх перед смертью – все это принадлежало теперь другому. Даже от вчерашней усталости не осталось и следа: дышалось легко, голова была ясная, и лишь на сердце лежала светлая, как нераскрывшееся утро, печаль от потери близкого человека.
На противоположном берегу лагуны находилось чукотское кладбище. На плоской вершине холма ровными грядками камней были обозначены обиталища тех, кто навсегда покинул этот мир. От многих остались лишь белые черепа и кости. Возле могил лежали копья, наконечники гарпунов, расколотые фарфоровые чашки американского происхождения и среди полуистлевших предметов чукотского обихода выглядели нелепо. Снег с кладбища уже сошел, и нарту было трудно тащить по голой каменистой почве. Наконец Орво по каким-то известным ему приметам выбрал место и остановился. Быстро собрали камни и сложили символическую оградку вокруг покойника, которого перенесли с нарты и положили головой в сторону восхода.
Затем началось непонятное для Джона. Тнарат топориком принялся крушить и ломать нарту, а Орво, острым ножом разрезав одежду на теле покойника, совершенно обнажил его, а лоскутки сложил б кучу и завалил большими камнями. Обломки нарты также были аккуратно собраны вместе. Рядом с оградкой, с внешней ее стороны, Орво положил винчестер, предварительно погнув ствол, копье со сломанным наконечником, а посохи и багор переломил пополам. Поймав недоуменный взгляд Джона, Орво пояснил:
– Таков обычай… Нарту сломали, чтобы он, – Орво кивнул в сторону покойного, – не вздумал вернуться на ней обратно. А ружье и посохи ломаем, чтобы злые люди не воспользовались. Раньше не ломали… А когда к нашим берегам начали приходить белые люди, они принялись грабить даже мертвых. Уносили остовы байдар, копья, луки и стрелы… Видишь, здесь уже нет ни стрел, ни луков – ваши позабирали…
Закончив похоронный обряд, все стали рядом с Орво. Старик пробормотал заклинания, а потом отряхнул над покойником свою одежду, приговаривая:
– Унеси, Токо, все мои будущие несчастья, недуги и болезни…
За ним проделали то же самое остальные.