Джон посмотрел на карандаш и блокнот и вдруг горячо и порывисто произнес:
– Если мне это удастся, я напишу тебе такие слова, которые и вправду надо будет хранить!
Орво не любил откладывать дела. На другой же день он принес кожаные держалки и прикрепил их к культе Джона.
– Да куда мне так много? – с благодарной улыбкой шутил Джон.
– Что не будет годиться – снимем, – ответил Орво.
По указанию Джона он отточил несколько карандашей и прикрепил один к кожаной держалке. На столе уже был открыт блокнот. Джон примерился к листу бумаги и провел черту. Она получилась кривая, а наконечник карандаша соскользнул с листа и сломался.
Орво внимательно наблюдал за действиями белого человека. Вытащив из держалки сломанный карандаш, он осмотрел приспособление и решительно заявил:
– По-другому надо сделать. А то словно ты собираешься побриться копьем. Карандаш надо укоротить, а держалку приделать к самой кисти. Тогда она будет вроде пальца.
Огорченный неудачей, Джон без особого интереса слушал Орво, и в душе его росла знакомая глухая злоба неизвестно на что и на кого. Он винил свое иногда слишком уже услужливое воображение, которое каждый раз очень живо показывало Джону его будущее. Он видел себя в университетской аудитории, склоненного над столом. Вместо рук – уродливые обрубки, и с помощью приспособления, изготовленного добрым Орво, он пишет. Он пишет, а все кругом смотрят на него, и в глазах затаилась жалость… Жалость, а может, даже и презрение.
Сердце дрогнуло, и Джон отвернулся.
А все, что нужно высказать собеседнику в условиях нынешнего существования, можно сделать с помощью обыкновенной человеческой речи. И проще, и лучше. Смешно было бы, скажем, если бы он, Джон, отправил любовное письмо Пыльмау, а та бы ответила ему на надушенном розовом листочке. Представив Пыльмау с конвертом в руках вместо женского ножа, Джон невольно усмехнулся и сказал Орво:
– Ничего не надо делать. Было бы лучше, если бы мне удалось научиться стрелять.
– А и верно: это попроще будет, чем учиться снова писать слова, – ответил Орво. – А может, все-таки попробуем?
– Ну скажи, Орво, на что мне это здесь? – ответил Джон. – Может быть, я не собираюсь возвращаться в мир, где пишут и читают, а здесь у вас – кому нужна грамота?
– Покуда, пожалуй, и не нужна, – медленно проговорил Орво. – Но сдается мне, что придет время, и нашим людям понадобится разговор на бумаге, а нашему языку – значки, как и вашему.
– Вряд ли вы этого дождетесь, – досадливо заметил Джон. – И потом – к чему? Какой в этом смысл? Ваш образ жизни не требует ни грамоты, ни книг: вот и живите как жили. Может быть, это и есть самая лучшая и правильная жизнь… Пусть ты не полностью поймешь меня, но я тебе вот что скажу: чем ближе человек стоит к природе, тем он свободнее и чище как в мыслях, так и в поступках. Когда я учился в Торонтском университете – это такая большая школа, где человека накачивают всевозможными, большей частью ненужными знаниями, – у меня был друг, который говорил, что появление человека – ошибка эволюции, ибо только человек вносит разлад в биологическое равновесие природы…
Джон взглянул на Орво и оборвал себя:
– Извини, Орво. Я вижу, ты ничего не понимаешь, – и засмеялся. – Чем дальше вы будете держаться от белого человека и его привычек, тем лучше будет для вас.
– Может, это и правда, а может, и неправда, – со свойственной ему прямотой заметил Орво и прибавил: – Однако ружье, из которого ты опять стрелять собираешься, придумали белые люди.
Настал день, когда Орво, Токо и Джон отправились на припай, захватив с собой винчестер.
Через сотню шагов яранги уже исчезли из глаз. В северном направлении, насколько хватал взгляд, простиралось покрытое льдами море. Чудовищные нагромождения торосов возвышались на десятки метров. Изредка попадались обломки голубеющих айсбергов.